everybody lies and everybody dies, and everybody is worthy of love
Это размещено на прозе, но думаю, что и тут не повредит - чистая правда обо мне
Фикрайтер
читать дальшеЗа экзаменационное сочинение по литературе в десятом классе мне поставили «четвёрку». Мало того, что мне «улыбнулась» в результате золотая медаль – было попросту обидно. Я писала с того самого момента, как помню себя. Стихи и прозу. Печатными буквами, путая, куда должен быть направлен хвостик у «ч» и «р».
Первым моим героем, как я отчётливо помню, был принц Том Первый. Он жил в каком-то туманном мире вечного вечера и фонарей – это всё, что я сейчас помню о нём.
Происхождение его имени примечательно. В застеклённом шкафу моих родителей стояли подписные издания Толстого и Диккенса, Тургенева и Гончарова, Гарина-Михайловского и Лациса. На книгах было написано: «том первый, том второй». Я не знала, что такое «том», мне показалось, что это эпопея-жизнеописание.
«Ну что ж, - решила я. – У меня будет книга про того же Тома Первого, но с другим сюжетом». Правда, слова «сюжет» я тогда ещё тоже не знала, но в моей душе, очевидно, с рождения лежало семя фикрайтерства, и оно дало таким образом первый побег.
Следующий объект – Василий Иванович Чапаев – герой гражданской войны и многочисленных анекдотов. Покоренная киношным образом простоватого и отважного Петьки, я брала книгу «Рассказы»Пантелеева и, открыв её на середине, вслух «читала» моей долготерпеливой бабушке о приключениях легендарного ординарца. Мои тетрадки были «исписаны» волнистыми линиями – печатными буквами писать столь масштабные произведения мне казалось несолидно, а писать прописью я ещё не умела совершенно. Жаль, что в те времена начала семидесятых магнитофоны не были распространены, и никто не догадался записать ни один из моих устных героических «романов»
Когда мне было пять лет, моё фикрайтерство получило новый толчок: чёрно-белая экранизация А.С. Пушкина «Руслан и Людмила». На этот раз у меня нашёлся маститый соавтор – мой старший брат. За несколько недель мы накропали эпическо-ироническую поэму «Руслан и Все-все-все» в нелинованной тетрадке «для заметок» красной пастой. Мне отчаянно жаль, что эта тетрадь утеряна. Впрочем, обещаю позже всё, что я смогу припомнить, издать отдельной рубрикой. Приведу только отдельные строчки. Так, после вступления в русско-балладном стиле:
«Из-за гор-лесов, из-за синих рек
поднималося солнце красное,
солнце красное за собою день приводило,
ручейки пускало по седым снегам...»
следовало вполне прозаическое и современное:
«Рогдай проснулся, встал с постели
поел варёной вермишели –
неплотно, правда, закусил,
воды холодненькой попил...
Рогдай не здесь живёт – в Одессе,
работает агентом в прессе,
в журнале местном журналистом –
в журнале «Автомобилистам».
Его заметки нарасхват,
о них одних лишь говорят,
и чтоб статейку сочинить,
он в Киев должен был прибыть...»
Ну вот, где-то примерно так. И всё это в жуткой эклектике, смехе и приключениях. Разумеется, первая скрипка принадлежала моему тогда двенадцатилетнему брату, но...
В начальной школе пионеры-герои вдохновили меня на написание очередного героического романа из жизни подпольщиков. Увы, не помню уже имён своих главных героев, зато фамилии взрослых подпольщиков – Молокососов и Самоослов – въелись мне в память. Заметьте, никакой сатиры – произведение было вполне серьёзным. Параллельно меня захватила актёрская стезя, и я в образе опять же киногенного Жухрая подбила своего малолетнего приятеля принять на себя роль Павла Корчагина. Вооружившись пластмассовыми пистолетами, мы увлечённо«делали революцию» вплоть до семьдесят девятого года, когда моему фикрайтерству был нанесён очередной стимулирующий удар в лице мушкетёров одесс-фильм – студии.
Я влюбилась в немногословного и несчастного благородного Атоса, который так чудесно страдает и поёт про «Чёрный пруд», и выстрелом выбивает из руки дАртаньяна отравленный бокал, отбрасывает длинную чёлку со лба и говорит совершенно спокойно: «Просто я не хотел, чтобы вы пили без меня – это не по-товарищески».
Я сделалась Атосом на долгие школьные годы. Мы играли в «мушкетёров» с моей лучшей подругой, но мы не махали шпагами и не носились на конях, как мальчишки. Мы разыгрывали пьесы, сочиняя сюжет на ходу, меняя действующих лиц, как маски в японском театре, и это было... Да! Увлекательнейшее дело!
Одновременно с театрализованной жизнью «мушкетёров» появилась ещё пара персонажей, забравших мою душу – Глеб Жеглов и Шарапов, а поскольку речь снова шла о кино, в лице последнего мой оживший детский Павка Корчагин при посредстве нашего земляка актёра Владимира Конкина.
И Высоцкий. Высоцкий, Высоцкий, Высоцкий!
Я сочиняла о нём горы «жизненного» вранья и рассказывала подружкам, как вычитанное в «Советских экранах» и неведомых подпольных журналах, я писала повесть-детектив из жизни Жеглова и Шарапова, где они обрастали друзьями, сотрудниками, любимыми, врагами и событиями, я становилась Жегловым в наших «театрализованных» играх, у меня было выцарапано имя «Глеб» на всех тетрадках, и до сих пор мне ещё нравится это имя.
По сей день поражаюсь, как мне удавалось увлекать своих подружек, и почему они не посылали меня к чёрту с моей влюбчивостью в персонажей нереальной жизни, с моими вечными рассказами о них, с моими фанатично горящими глазами. Кстати же, никогда-никогда я не представляла себя персонажем-женщиной. Я была нормальной женщиной, поэтому влюблялась в мужчин, я была ненормальным фикрайтером, поэтому растворялась в них, становилась ими в своих грёзах, прокручивая в голове сюжеты, сочиняя, сочиняя, сочиняя и упиваясь этим сочинительством.
Мне кажется , многие считают, что такая влюбчивость в нереальную жизнь свойственна людям одиноким, чем-то обойдённым в жизни реальной. Я не была одинокой, но я всегда предпочитала дружить один на один – шумные компании годятся для меня на час, на вечер, но – и только. Я не помню, чтобы мне было скучно, потому что для меня не было проблемой вмиг переместиться на Свой Остров и броситься в ожесточённую схватку или сидеть в засаде, или просто в затемнённой гостиной беседовать о вечном с кардиналом Ришелье. Да, и ещё записать всё это. Писать фик для меня всё равно, что смотреть любимый фильм, не имеющий конца, не надоедающий, затрагивающий самые тонкие и глубоко скрытые струны души.
И, наконец, моя самая большая любовь. Шерлок Холмс. Чёрно-белый, но такой выразительный набросок на туманном холсте викторианского Лондона. Интеллект и поэтичность, благородство и авантюрность, сила и...слабость. И верная дружба в лице доктора Уотсона, который не бросит, не предаст, который, как чистое золото, но при этом может помнить о чистом воротничке. Как они красивы! Как они волнующи! Как они манят «вмешаться в процесс». Я плыву сквозь эту вселенную больше двадцати лет – почти двадцать пять, если быть точной. И я говорю о фикрайтерстве на тему, а «заболела» Холмсом я вообще лет тридцать назад. И снова через кино. Увидев на экране интеллигентного, хриплоголосого Ливанова, вечно ошеломлённого, но старающегося не терять лица Уотсона-Соломина, я «втрескалась»по уши. Началась гонка за первоисточником. Я выискивала, выпрашивала, обменивалась. За пять лет я прочитала всё, что написал на эту тему Дойл и принялась за его последователей. Я ловила слово «Шерлок Холмс», как чуткая антенна. Я стала собирать сначала книги, потом фильмы( и открыла для себя обаятельнейшего артистичного, так рано ушедшего Бретта с влюблённым в него Уотсоном Бьорка и осторожным, беспокоящимся Уотсоном Хардвика, и туманного Эверетта, и Роксбурга с его Уотсоном - Яном Хартом, и Никола Уильямсона, и Рэтбоуна, ретро-Холмса, торчащего на голову из всех его фильмов, а потом был безобразник Дауни и очень точно "попавший" в гения Камбербатч), потом фики. И только тогда я нашла это слово «Фикрайтер» и поняла, наконец, кто я есть.
Бейте меня, ругайте, я – фикрайтер до мозга костей. А есть ещё трагичный и неоднозначный Северус Снейп, а есть ещё синеглазый и неудобный, как гвоздь в ботинке, доктор Хаус, столь мастерски сыгранный умницей Хью Лори, а есть ещё...
Есть благородство, дружба и любовь. И есть авторы – настоящие авторы, классические авторы, заставляющие верить в то, что придуманные ими люди не совсем придуманные. И влюбляющие в них своих благодарных читателей. И есть ещё чувства, заставляющие душу замирать и сердце биться не только от личных неурядиц и побед, но и от чьих-то ещё, пусть выдуманных, но так жизненно.
И пока это так, будут рисунки, будут клипы, будут фики. Будут фикрайтеры.
Фикрайтер
читать дальшеЗа экзаменационное сочинение по литературе в десятом классе мне поставили «четвёрку». Мало того, что мне «улыбнулась» в результате золотая медаль – было попросту обидно. Я писала с того самого момента, как помню себя. Стихи и прозу. Печатными буквами, путая, куда должен быть направлен хвостик у «ч» и «р».
Первым моим героем, как я отчётливо помню, был принц Том Первый. Он жил в каком-то туманном мире вечного вечера и фонарей – это всё, что я сейчас помню о нём.
Происхождение его имени примечательно. В застеклённом шкафу моих родителей стояли подписные издания Толстого и Диккенса, Тургенева и Гончарова, Гарина-Михайловского и Лациса. На книгах было написано: «том первый, том второй». Я не знала, что такое «том», мне показалось, что это эпопея-жизнеописание.
«Ну что ж, - решила я. – У меня будет книга про того же Тома Первого, но с другим сюжетом». Правда, слова «сюжет» я тогда ещё тоже не знала, но в моей душе, очевидно, с рождения лежало семя фикрайтерства, и оно дало таким образом первый побег.
Следующий объект – Василий Иванович Чапаев – герой гражданской войны и многочисленных анекдотов. Покоренная киношным образом простоватого и отважного Петьки, я брала книгу «Рассказы»Пантелеева и, открыв её на середине, вслух «читала» моей долготерпеливой бабушке о приключениях легендарного ординарца. Мои тетрадки были «исписаны» волнистыми линиями – печатными буквами писать столь масштабные произведения мне казалось несолидно, а писать прописью я ещё не умела совершенно. Жаль, что в те времена начала семидесятых магнитофоны не были распространены, и никто не догадался записать ни один из моих устных героических «романов»
Когда мне было пять лет, моё фикрайтерство получило новый толчок: чёрно-белая экранизация А.С. Пушкина «Руслан и Людмила». На этот раз у меня нашёлся маститый соавтор – мой старший брат. За несколько недель мы накропали эпическо-ироническую поэму «Руслан и Все-все-все» в нелинованной тетрадке «для заметок» красной пастой. Мне отчаянно жаль, что эта тетрадь утеряна. Впрочем, обещаю позже всё, что я смогу припомнить, издать отдельной рубрикой. Приведу только отдельные строчки. Так, после вступления в русско-балладном стиле:
«Из-за гор-лесов, из-за синих рек
поднималося солнце красное,
солнце красное за собою день приводило,
ручейки пускало по седым снегам...»
следовало вполне прозаическое и современное:
«Рогдай проснулся, встал с постели
поел варёной вермишели –
неплотно, правда, закусил,
воды холодненькой попил...
Рогдай не здесь живёт – в Одессе,
работает агентом в прессе,
в журнале местном журналистом –
в журнале «Автомобилистам».
Его заметки нарасхват,
о них одних лишь говорят,
и чтоб статейку сочинить,
он в Киев должен был прибыть...»
Ну вот, где-то примерно так. И всё это в жуткой эклектике, смехе и приключениях. Разумеется, первая скрипка принадлежала моему тогда двенадцатилетнему брату, но...
В начальной школе пионеры-герои вдохновили меня на написание очередного героического романа из жизни подпольщиков. Увы, не помню уже имён своих главных героев, зато фамилии взрослых подпольщиков – Молокососов и Самоослов – въелись мне в память. Заметьте, никакой сатиры – произведение было вполне серьёзным. Параллельно меня захватила актёрская стезя, и я в образе опять же киногенного Жухрая подбила своего малолетнего приятеля принять на себя роль Павла Корчагина. Вооружившись пластмассовыми пистолетами, мы увлечённо«делали революцию» вплоть до семьдесят девятого года, когда моему фикрайтерству был нанесён очередной стимулирующий удар в лице мушкетёров одесс-фильм – студии.
Я влюбилась в немногословного и несчастного благородного Атоса, который так чудесно страдает и поёт про «Чёрный пруд», и выстрелом выбивает из руки дАртаньяна отравленный бокал, отбрасывает длинную чёлку со лба и говорит совершенно спокойно: «Просто я не хотел, чтобы вы пили без меня – это не по-товарищески».
Я сделалась Атосом на долгие школьные годы. Мы играли в «мушкетёров» с моей лучшей подругой, но мы не махали шпагами и не носились на конях, как мальчишки. Мы разыгрывали пьесы, сочиняя сюжет на ходу, меняя действующих лиц, как маски в японском театре, и это было... Да! Увлекательнейшее дело!
Одновременно с театрализованной жизнью «мушкетёров» появилась ещё пара персонажей, забравших мою душу – Глеб Жеглов и Шарапов, а поскольку речь снова шла о кино, в лице последнего мой оживший детский Павка Корчагин при посредстве нашего земляка актёра Владимира Конкина.
И Высоцкий. Высоцкий, Высоцкий, Высоцкий!
Я сочиняла о нём горы «жизненного» вранья и рассказывала подружкам, как вычитанное в «Советских экранах» и неведомых подпольных журналах, я писала повесть-детектив из жизни Жеглова и Шарапова, где они обрастали друзьями, сотрудниками, любимыми, врагами и событиями, я становилась Жегловым в наших «театрализованных» играх, у меня было выцарапано имя «Глеб» на всех тетрадках, и до сих пор мне ещё нравится это имя.
По сей день поражаюсь, как мне удавалось увлекать своих подружек, и почему они не посылали меня к чёрту с моей влюбчивостью в персонажей нереальной жизни, с моими вечными рассказами о них, с моими фанатично горящими глазами. Кстати же, никогда-никогда я не представляла себя персонажем-женщиной. Я была нормальной женщиной, поэтому влюблялась в мужчин, я была ненормальным фикрайтером, поэтому растворялась в них, становилась ими в своих грёзах, прокручивая в голове сюжеты, сочиняя, сочиняя, сочиняя и упиваясь этим сочинительством.
Мне кажется , многие считают, что такая влюбчивость в нереальную жизнь свойственна людям одиноким, чем-то обойдённым в жизни реальной. Я не была одинокой, но я всегда предпочитала дружить один на один – шумные компании годятся для меня на час, на вечер, но – и только. Я не помню, чтобы мне было скучно, потому что для меня не было проблемой вмиг переместиться на Свой Остров и броситься в ожесточённую схватку или сидеть в засаде, или просто в затемнённой гостиной беседовать о вечном с кардиналом Ришелье. Да, и ещё записать всё это. Писать фик для меня всё равно, что смотреть любимый фильм, не имеющий конца, не надоедающий, затрагивающий самые тонкие и глубоко скрытые струны души.
И, наконец, моя самая большая любовь. Шерлок Холмс. Чёрно-белый, но такой выразительный набросок на туманном холсте викторианского Лондона. Интеллект и поэтичность, благородство и авантюрность, сила и...слабость. И верная дружба в лице доктора Уотсона, который не бросит, не предаст, который, как чистое золото, но при этом может помнить о чистом воротничке. Как они красивы! Как они волнующи! Как они манят «вмешаться в процесс». Я плыву сквозь эту вселенную больше двадцати лет – почти двадцать пять, если быть точной. И я говорю о фикрайтерстве на тему, а «заболела» Холмсом я вообще лет тридцать назад. И снова через кино. Увидев на экране интеллигентного, хриплоголосого Ливанова, вечно ошеломлённого, но старающегося не терять лица Уотсона-Соломина, я «втрескалась»по уши. Началась гонка за первоисточником. Я выискивала, выпрашивала, обменивалась. За пять лет я прочитала всё, что написал на эту тему Дойл и принялась за его последователей. Я ловила слово «Шерлок Холмс», как чуткая антенна. Я стала собирать сначала книги, потом фильмы( и открыла для себя обаятельнейшего артистичного, так рано ушедшего Бретта с влюблённым в него Уотсоном Бьорка и осторожным, беспокоящимся Уотсоном Хардвика, и туманного Эверетта, и Роксбурга с его Уотсоном - Яном Хартом, и Никола Уильямсона, и Рэтбоуна, ретро-Холмса, торчащего на голову из всех его фильмов, а потом был безобразник Дауни и очень точно "попавший" в гения Камбербатч), потом фики. И только тогда я нашла это слово «Фикрайтер» и поняла, наконец, кто я есть.
Бейте меня, ругайте, я – фикрайтер до мозга костей. А есть ещё трагичный и неоднозначный Северус Снейп, а есть ещё синеглазый и неудобный, как гвоздь в ботинке, доктор Хаус, столь мастерски сыгранный умницей Хью Лори, а есть ещё...
Есть благородство, дружба и любовь. И есть авторы – настоящие авторы, классические авторы, заставляющие верить в то, что придуманные ими люди не совсем придуманные. И влюбляющие в них своих благодарных читателей. И есть ещё чувства, заставляющие душу замирать и сердце биться не только от личных неурядиц и побед, но и от чьих-то ещё, пусть выдуманных, но так жизненно.
И пока это так, будут рисунки, будут клипы, будут фики. Будут фикрайтеры.
@темы: Творческое, Что смотрю? Что читаю? Что вижу? Что чувствую, Про тех. по ком мы фанатеем, Личное