[hoelmes]

Рискуя на волне раздутой истерии по поводу так называемого "бойкота" Хью Лори вызвать очередной припадок гомофобии, всё таки опубликую здесь перепост старого интервью пресловутой "Gardian" с этим самым Хью Лори, которого я, чем больше узнаю, тем больше уважаю, и моё мнение о нём не поколеблет известный твитт, потому что я не нахожу в словах Хью ни особой русофобии, ни особой п...растии - лишь очень много иронии, как, впрочем, и всегда, и довольно много сожаления. Человек, ненавидящий Россию или даже равнодушный к ней едва ли написал бы такую едкую и грустную иронию в одной фразе. И позиция его мне, в любом случае, ближе , чем позиция "другого доктора" призывающего...
Так, ладно. Речь вообще не об этом. Просто тем, кто интересуется личностью Хью Лори

рекомендую нырнуть в "море" за впечатлением от разговора с ним журналиста "Gardian":

Впечатление о Хью Лори журналиста "Gardian"
Примерно через час после начала нашей встречи с Хью Лори в номере лондонского отеля «Дорчестер» он принимается в красках расписывать, как скучны его ответы на мои вопросы. Он только что рассказывал – весьма интересно – о своей теории, что именно телевидение, а не кино, является тем средством, с помощью которого США «не просто создают свой образ для остального мира, но и непосредственно решают, каков этот образ. Так Америка разговаривает сама с собой о том, что, как она верит, является важным».

Он как раз договорил, что, на его взгляд, британское ТВ не так заинтересовано в том, чтобы высказывать великие идеи об индивидуальности и стремлении – «Думаю, для нас это несколько претенциозно» - когда внезапно оборвал себя. Это все настолько скучно, что он наскучил себе самому, говорит он. Он указывает на айфон, на который я записываю интервью. «Если я стану еще хоть чуточку зануднее, - вздыхает он, - думаю, ваш телефон может сказать: «К черту, я не собираюсь это записывать. Ну, серьезно, этот прибор создан для записи чего-то ценного. В том плане, что не предполагалось, что ты отправишься записывать, как какой-то чувак чешет свой зад. Потому что, если ты собираешься делать именно это, то увольте. Я сваливаю. Удираю».

Подобный оборот должен считаться нормой, когда вы берете интервью у Лори. Он известен своим отвращением к беседам с журналистами, почти так же, как ненавистью к тому, что его фотографируют, и его отношение к фотографированию впечатлило бы и представителя коренного населения Америки 19 века. «Я действительно верю, что камера крадет душу. Но возможно, это из-за того, что я беспокоюсь о своей душе. Во-первых, у меня не очень-то много души, я не могу позволить себе терять много». При всем этом, его нелюбовь к фотографированию не помешала ему стать «представителем» линии продукции Л'Ореаль по уходу за мужской кожей.
«Чем я горжусь!» - говорит он, объясняя, что использует деньги для финансирования множества благотворительных проектов в Африке, и утверждая, что на самом деле не знал, что влечет за собой наречение титулом представителя: «Я снялся в рекламе и меня сфотографировали, я один раз снялся для постера. Вероятно, я должен буду сделать это снова. Если вы собираетесь задать мне вопросы об уходе за кожей, я не много смогу вам рассказать. Не трите свои щеки теркой для сыра. Таков будет мой совет. Не обмакивайте свое лицо в машинное масло или другие едкие вещества. Я ничего об этом не знаю. Тебя просят сделать всякое такое, и ты говоришь: «Черт побери, да вы с ума сошли, я и через миллиард лет не буду рассматривать такое». Потом, когда тебе говорят, что речь об огромной сумме денег, в твоей голове появляется мысль: «С такими деньгами я мог бы построить школу в Сенегале». И тогда ты не можешь сказать нет. Потому что, если скажешь, это будет означать, что твоя публичная позиция важнее, чем люди, которые могут получить школу в Сенегале или вакцинация против полиомиелита в Уганде или что-нибудь еще. Ты не можешь этого сделать. Просто не можешь».

Тем не менее, однажды он сравнил разговор с журналистами с выкладыванием гениталий на доску для резки – и, судя по его прошлым интервью, это почти неизбежно оборачивается упражнением в ядовитом самоуничижении и самокопании, которое журналисты норовят истолковать как симптом более тяжкого недомогания. В прошлом Лори страдал от депрессии и, похоже, преуспел в описании себя как человека, который чувствует себя виноватым из-за своего очевидно незаслуженного успеха и получает не много удовольствия от своей славы (что-то вроде проблемы, вызванной его восьмилетним пребыванием в должности заглавной звезды «Хауса», который завершился в прошлом году, но на пике своей популярности был телесериалом с самым большим количеством зрителей в мире, который транслировался в 66 странах и за который он получал £250,000 за серию, который принес ему мировой рекорд в Книге Гиннеса и звание самого высокооплачиваемого актера в теледраме), для кого жизнь была «постепенно надвигающейся смесью замешательства и сомнения» и чья «версия счастья заключалась в том, чтобы не быть счастливым».

На деле же, по крайней мере теперь, он вовсе не производит такого впечатления. Правда, он реагирует с некоторой подозрительностью на мои слова, что мне нравится его новый альбом, Didn't It Rain, последовавший за выпущенным в 2011 г. Let Them Talk, на котором он вновь исполняет классические блюзовые песни – музыку, которую, по его словам, он полюбил еще с детства. «Спасибо за ваши слова, для меня это большое облегчение, - начинает он, прежде чем нахмуриться. – Ну, если вы действительно имели это в виду. Вы должны были так сказать, иначе вышло бы неловко, не так ли? «Слышал ваш альбом, вроде как-то омерзительно. Ну да ладно, мой первый вопрос». Полагаю, сложный способ начать беседу».

Опять же, он кажется искренне пораженным успехом Let Them Talk, возможно, по весомой причине. Актерам, делающим ставку на свою славу в музыкальной карьере, редко удается набрать такой гладкий ход, которого, кажется, добился Лори. Несмотря на нервы в студии звукозаписи, которые можно было успокоить только с помощью «хорошенького и ощутимого употребления виски и бета-блокаторов и собранием вокруг себя правильных людей – людей, которые, если они даже и закатывают глаза со словами «Что за придурок!», по крайней мере достаточно милосердны, чтобы делать это за твоей спиной». Let Them Talk получил как хорошие отзывы, так и большие продажи. Он говорит, что не читал ничего, что писали об этом - «Мне кажется, если хочешь защититься от неприятных материалов, нельзя просто ограничиться чтением приятных, это кажется неправильным», - но золотые альбомы и распроданные билеты на концерты не могли пройти мимо него.
«Я знаю, что все прошло хорошо, и я удивлен этим. Когда люди покупают билет, это я где-то могу понять, на нем указано мое имя, а они смотрели телесериал, и они думают: «Ну ладно, если ничего другого нет, посмотрим на этого типа из телика». Но покупая альбом, ты этого не получишь, у тебя не будет картинки. Так что я был очень, очень удивлен, что люди смогли как-то приспособиться к этому. Потому что, если быть до конца честным, я не уверен, что смог бы на их месте». На секунду он задумывается. «Например, Клайв Данн, - говорит он немного неожиданно. – Великолепно. Клайв Данн, как я понимаю, удалившись от дел, уехал на юг Испании, где активно работал над акварелями. У меня нет ни одной акварели Клайва Данна. Я обожал его в «Dad's Army», просто обожал. Но недостаточно, чтобы разыскивать его художественные работы».

Тому, кто явно терпеть не может, чтобы интервью брали так долго, это может угрожать приступом паники. «Я не люблю сам процесс разговора, он вызывает у меня легкое головокружение», - протестует он, когда его PR-агент решается заглянуть из соседней комнаты, чтобы спросить, как продвигается дело. «У меня начинается небольшой приступ… это называется гипертония или гипотония? В общем, случай для коричневого бумажного пакета». Лори внимателен и обаятелен, очень забавен, невероятно остроумен, он дает длинные ответы, которые отклоняются от вопросов и часто заканчивает вопросами, адресованными самому себе. На самом деле он такая приятная компания, что тяжело не задуматься, действительно ли озвученная вслух скука, все эти разговоры об отсутствии души и угрозах приступа гипервентиляции позволяют заглянуть в терзаемую, неуверенную в себе душу, что поджаривается снизу.
Я просто думаю, он считает забавным походить на Ослика Иа, что, по совести говоря, в его случае так и есть. «Если что-то стоит сделать, это почти автоматически не стоит делать, потому что все остальные это делают, кажется, так устроен современный мир, - говорит он. – «Вы должны сходить в этот потрясающий ресторан». Ну уж нет, мы не можем, потому что вы сейчас сказали это и, следовательно, это превратиться в кошмар, потому что все остальные уже там. Я хочу пойти в пустой ресторан. Не то чтобы я ненавидел людей, вы понимаете, - добавляет он. – Но их очень много, если оглянуться по сторонам».

Возможно, успех изменил его. Он определенно думает, что успех «Хауса» сделал его более уверенным, чего его предыдущим успехам - в качестве ли гребца за школьную команду международного класса, или части команды Футлайтс, которая выиграла первую премию Перье, или половинки Фрая и Лори, или в «Черной Гадюке» - сделать не удалось. «Это так. Вообще-то, я никогда еще раньше в этом не признавался. Ну, собственно, никто этого еще не замечал, так что браво. Я всегда чувствовал, что никогда не был на самом деле уверен, на своем ли месте нахожусь, достаточно ли я хорош. Знаете, я никогда не посещал школу драматического искусства, у меня нет никаких сертификатов, говорящих: «Он квалифицированный актер». Но я правда думаю, что Хаус был тем, за что я не должен извиняться. Это было нечто, чем я по-настоящему горд, и это было в каком-то смысле… нравится это вам или нет, это было неопровержимо. Тебе не нужно объяснять, кто ты такой, зрителям и тебе не нужно объяснять, кто ты такой, людям, с которыми ты работаешь. Я всегда находил это невероятно трудным. Ты приходишь на площадку и просто знаешь, что последний человек, которого снимал этот оператор, был Роберт Де Ниро, у тебя не выходит это из головы, а он лишь реагирует на это: «Да ладно, чего там, делов». Когда зрители или люди, с которыми ты работаешь, знают по меньшей мере, почему ты здесь, они не задаются этим вопросом, они не недоумевают: «Что? Почему? Кто, черт возьми, этот парень?» Это действительно большая разница».

Кажется, он даже примирился с тем, что его постоянно узнают, что одно время, видимо, беспокоило его так сильно, что он был согласен носить на улице мотоциклетный шлем, чтобы остаться необнаруженным. Последствия участия в таком известном телесериале – что позднее превратило его в секс-символ, и ему явно не доставляет удовольствия, когда к нему так обращаются («это вздор и чушь») – по его словам, все еще сказываются на его жизни. Перед тем, как недавно отправиться в отпуск в Индию, он проверил, показывали ли там «Хауса», поскольку от этого зависело, мог ли он пользоваться общественным транспортом (не показывали, и он пользовался). И он вспоминает, как пять лет назад поехал в Испанию. «Я пошел в собор Гауди в Барселоне и не мог поднять голову и посмотреть на него, потому что вокруг было столько туристов и все они были с камерами. Я смотрел в землю, делал фотографии собора, а потом смотрел на них на своем фотоаппарате, потому что не осмеливался поднять голову. Это было просто безумие. Люди бегут к тебе, бегут. Но это неважно, правда. На свете есть много, много вещей похуже этого».

Тем не менее, когда «Хаус» закончился, он, кажется, испытал в первую очередь облегчение, немедленно информировав прессу, что никогда больше не будет сниматься в другом телесериале. «Я так сказал? Нет, уверен, что я не говорил этого. Если я и правда сказал нечто подобное, я имел в виду, что не хочу, так сказать, сразу впрыгивать в другой проект. Вы не разводитесь во вторник, а потом снова женитесь в субботу. Помимо всего прочего, я не уверен, что физически способен это сделать, играть главную роль где-то, быть занятым в каждой сцене и брать ответственность за что-то… это тяжело. Конечно, так не кажется, но это тяжело, если вы переживаете за дело. Знаете, операция на головном мозге не трудна, если вам все равно, умрет ли человек, тогда это вообще-то весьма просто. Летать на самолете довольно легко, если вы не переживаете о крушении. Вот что значит «тяжело». Это выражение того, насколько вы переживаете за результат. И если вы гордитесь им или верите, что он может быть хорошим, и хотите, чтобы он был хорошим, тогда это может быть бесконечно тяжело, вплоть до того, что может сделать вас немного сумасшедшим».

Он не скучает по загруженности – «Я правда готов не ходить на работу в пять утра», - и окончание сериала означает, что он может проводить больше времени в Британии, после того как годами проводил 9 из 12 месяцев, работая в Лос-Анджелесе. Не то чтобы он жаловался на Лос-Анджелес, добавляет он.

«Я испытываю крайне мало симпатии к актерам, которые возвращаются и говорят: «Я – реальный пацан, понимаешь, и вся эта голливудская хрень». Ох, да идите вы. Это так гнусно. Это ложь, которую хочет рассказывать британская пресса: что Лос-Анджелес очень пустой, кричащий, продажный, поверхностный и все такое прочее. Британские читатели находят это очень утешительным. «Да, вот поэтому мои предки и не пересекли Атлантику вместе с отцами-пилигримами. Они знали, что все закончится Содомом и Гоморрой, и жизнь в Чиппинг Нортоне на самом деле куда более подлинна». Будь я проклят, если соберусь использовать традиционное клише о Лос-Анджелесе. В нем есть хорошее и плохое. В Лос-Анджелесе есть потрясающие вещи. Деревья там фантастические – одни из лучших деревьев, что вы можете где-либо увидеть. А архитектура – убогая, похожая на заправку. Очень, очень умные люди; очень, очень честолюбивые. Умные честолюбивые люди могут обернуться слегка ненадёжными людьми, но порой ум и честолюбие по-своему весьма ободряют. Вам не обязательно захочется проигнорировать их, но я знавал подобных людей в других частях мира».

И все-таки создается впечатление, что он значительно меньше заинтересован в голливудской карьере, чем в записи альбомов и исполнении музыки: возникает ощущение, будто он думает, что получить возможность записывать альбомы – пожалуй, лучшее, что он извлек из успеха «Хауса». Он появится в научно-фантастическом фильме студии Дисней «Земля дня завтрашнего», но говорит, что отказался от роли главного злодея в ремейке «Робокопа», потому что график съемок совпадал со сроками записи диска.

Когда я спрашиваю его, предпочитает ли он музыку актерству, он не размышляет над ответом. «Да. Предпочитаю. В извлечении звуков, гармоничных звуков, есть чувственное наслаждение, которое я просто не могу получить – и не думаю, что кто-нибудь может – от актерства. Конец съемочного дня – это просто ревизия всего того, что вы сделали неправильно. Вроде: «Черт, я не подумал об этом, если бы только я сделал то, если бы только сделал это». Когда речь идет о музыке, вы можете взять фальшивые ноты и сделать кучу всего неправильно, но чувственное наслаждение от взятого аккорда или какого-то ритма, когда присоединяется еще и ударник, и вступает на какой-то момент контрабасист - именно в этом самое изысканное удовольствие. Лучше этого просто ничего не может быть. Это овладевает всем моим телом так, как актерству просто не под силу».

Когда он говорит об этом, он не выглядит, как человек, наскучивший самому себе. «Ничто, просто ничто с этим не сравнится. Ничто не сравнится. Это почти что… это почти что неприлично, сколько удовольствия приносит музыка. Потому-то и запрещено во многих районах». Затем он хмурится, и Ослик Иа возвращается. «Как и следует делать», - уныло добавляет он.

@темы: Доктор Хаус, На подумать, Что смотрю? Что читаю? Что вижу? Что чувствую, Про тех. по ком мы фанатеем