everybody lies and everybody dies, and everybody is worthy of love
После участия в БИ-2 лишний раз убедилась в том, что при всей моей любви к прелэшу и мягкому слэшу мне он не даётся. Пощу сюда, чтобы было видно КАК не даётся:
Название В горе и в радости, в здравии и болезни...
Автор Hoelmes
Фандом: Шерлок Холмс АКД
Пейринг: Холмс/Уотсон
Дисклаймер всё начиналось с Конан-Дойла, а мы так, погулять вышли.
Рейтинг G.
Жанр:драма с элементами ангста
читать дальшеВанделер? Знакомая фамилия, - вслух задумался инспектор Лестрейд, и молоденький сержант торопливо подсказал:
- Бракосочетание в церкви на Ганновер-стрит. Было объявление в газете.
- Вот как? – брови инспектора изобразили умеренное удивление. – Но почему же в таком случае мисс Ванделер, а не миссис Уотсон?
- Возможно, потому, - предположил сержант, - что свадьба в конце-концов так и не состоялась...
Назначенное на полдень бракосочетание в церкви Святого Георгия на Ганновер-стрит обещало привлечь особое внимание публики. Замуж выходила молодая американка Бригитта Ванделер, ещё год назад позиционировавшая себя как ярая сторонница движения суфражисток. Женщина-врач, что уже было интригующе. Но всеобщее любопытство не меньше – и даже больше – привлекала личность жениха. Тоже врач, известный новеллист – автор регулярно печатавшихся в «Стрэнде» знаменитых мемуаров о Шерлоке Холмсе, чья трагическая смерть около трёх лет назад всколыхнула всю лондонскую общественность. Опубликовав прочувствованный некролог в том же «Стрэнде», доктор Уотсон литературную деятельность прекратил, но интерес читателей не угасал, и уже был издан отдельный сборник, к появлению которого автор, впрочем, отнёсся весьма прохладно – прессы сторонился и автографов не давал.
Овдовев всего полтора года назад, он собирался под венец, даже не выдержав приличного срока траура, и, естественно, в воздухе висели разговоры о том, что знакомство давнее, что только тяжёлая болезнь жены удерживала доктора от расторжения брака. Более романтично настроенные толковали о «внезапном чувстве», более практичные – о приличном состоянии семьи Ванделер и «целом фунте конопушек», которые волей-неволей приходится оплачивать. И те, и другие, как это водится, были далеки от истины.
Мисс Ванделер, при всех своих конопушках, не была лишена миловидности, но её ярко-каштановые волосы ещё недостаточно отросли после суфражистских излишеств. Средствами она, действительно, кое-какими располагала, а на вопрос, почему вдруг решила выйти замуж, уже дала ответ несколькими неделями раньше своему жениху:
- Брак – это респект, Джон. Быть ходячим скандалом в двадцать лет импозантно, в тридцать скучно, а в сорок смешно. Я не хочу доводить до крайности. Ну а ты? чего ты ждёшь от этого брака? Только не надо говорить о любви – женщина всегда разберётся в тончайших её оттенках. Итак? Ты готов быть честным со мной?
- Перемен, - проговорил доктор Уотсон – он стоял у окна, созерцая унылую, мокрую от дождя улицу с редкими прохожими, укрывающимися под зонтами. - С некоторых пор я не могу жить в Лондоне – он душит меня, а когда мне случается проходить по Бейкер-стрит, у меня всегда начинает болеть сердце.
- Именно по Бейкер-стрит? – с лёгким удивлением спросила мисс Ванделер. – Мне всегда казалось, что в большей степени ты должен бы... – она осеклась и замолчала, сообразив, что чуть было не сказала лишнее, но Уотсон и так понял, что она имела в виду.
- С Мэри я тоже познакомился на Бейкер-стрит, - проговорил он, и его привычно бледное лицо порозовело. – Послушай, Гита, но мы непременно уедем отсюда, и чем скорее, тем лучше. Это моё единственное условие. Я готов быть с тобою в горе и в радости, в здравии и болезни, но только где угодно, кроме Лондона.
- Успокойся, - мисс Ванделер погладила его по руке. – Ведь я уже обещала тебе. Мы будем жить во Флориде, там чудесный климат, там всегда тёплое лето.
Вот каковы были побудительные мотивы, заставившие эту пару объявить о бракосочетании, которое должно было состояться нынче в полдень в церкви Святого Георгия на Ганновер-стрит.
- Итак, мисс Ванделер, - повторил инспектор Лестрейд. – Что же она хочет?
- Она говорит, что хотела бы заявить об исчезновении человека. Она очень взволнована.
Возможно, Лестрейд продолжал бы свой диалог с сержантом и дальше, но тут леди Бывшая Суфражистка сама проявила инициативу и порывисто вошла в кабинет. На ней всё ещё было подвенечное платье, но она постаралась, насколько это возможно, спрятать его под накидкой. Похоже, спешка даже не позволила ей переодеться.
- Инспектор, вам незачем узнавать о моём деле из вторых рук, - проговорила она с той напористостью, которая, собственно, и составила ей публичную славу. – Я для того и пришла сюда, чтобы всё рассказать. Я – Ванделер, доктор Ванделер из Флориды, и речь идёт об исчезновении моего жениха прямо с брачной церемонии. Обстоятельства этого исчезновения необычны, поэтому я и пришла в полицию, поэтому и прошу меня выслушать.
Инспектор и сержант переглянулись. Брови инспектора, словно стрелки барометра, с «умеренного» удивления перескочили на «умеренное до сильного». В глазах сержанта застыло недоумение: «Доктор Уотсон сбежал из-под венца?» - он только головой покачал.
- Что ж, будьте так любезны, мисс Ванделер, - мягко попросил инспектор,- посвятите нас в подробности. Мы едва ли сможем вам помочь, если не будем знать всего. Пока же нам известно лишь то, что ваше венчание в церкви святого Георгия было назначено на сегодня.
- И мы оба явились в церковь к назначенному часу, - мисс Ванделер заметно волновалась – она сняла с руки перчатку и теребила и терзала её в беспокойных пальцах. – Там было людно: гости, участники церемонии, случайные зрители. Перед церковью, к тому же, играл оркестр – не слишком близко и не слишком назойливо, это даже казалось кстати. И сначала всё шло своим чередом, как полагается. Но в середине церемонии... Вы, может быть, знаете, что в определённый момент священник спрашивает: «Не знает ли кто обстоятельств, по которым этот брак не может быть заключён? Пусть говорит сейчас или...», - мисс Ванделер запнулась, и сержант невольно подхватил вполголоса:
- «...или не говорит никогда».
- Да... - мисс Ванделер посмотрела на него долгим непонятным взглядом, - именно так это заканчивается. И точно так же, как я, священник нечаянно сделал паузу в середине этой самой фразы, и точно так же, как вы, ему подсказали окончание фразы из публики. Но это не был женский голос – я сразу прошу вас это запомнить, джентльмены: не женский голос, - и она сделала значительную паузу, словно ожидая какой-то реакции на свои слова.
- Почему вы акцентируете на этом наше внимание? – наконец, спросил Лестрейд, когда молчание, по его мнению, затянулось.
- Потому что, когда я повернулась к своему жениху, я увидела, что Джон стал белее бумаги. Мне и прежде уже начало казаться, что его терзают какие-то сомнения – он выглядел рассеянным и даже, пожалуй, озадаченным, но теперь никаких разночтений быть не могло – что-то случилось.
- Остановитесь, - сказал он священнику. – Прошу вас, остановитесь – я должен выйти на воздух.
Священник очень растерялся – я полагаю, на его памяти это был единственный случай, когда церемония оказалась прервана таким образом. На Джона зашипели – что-то вроде: «Вы с ума сошли! Нельзя останавливать бракосочетание!»
- Мне плохо, - громко сказал Джон, и, судя по его виду, это было правдой. – Полагаю, если мне придётся осквернить церковь, будет хуже, не так ли? Позвольте мне пройти, я вернусь. Скорее всего, вернусь...
И он вышел в боковую дверь, слегка пошатываясь на ходу. С тех пор я не видела его, и никто не видел. Это не было шуткой, не было розыгрышем или какой-то интригой – а мои родственники склонны именно так и думать, и теперь они очень злы, особенно мой старший брат - но я видела лицо Джона. Ни о какой шутке речь не идёт. С таким лицом встречают судьбу.
Некоторое время инспектор Лестрейд хмурил брови, что-то сосредоточенно обдумывая. Наконец, вскинув глаза на мисс Ванделер, он решительно проговорил:
- Это дело деликатного свойства, а вопросы мне придётся задавать неделикатные. Вы к этому готовы?
- Спрашивайте обо всём, о чём сочтёте нужным спрашивать, - твёрдо ответила заявительница.
- В таком случае, скажите, кто был инициатором вашего брака? То есть, я понимаю, что формально предложение делает мужчина, но при этом подоплёка может быть разной, и порой женщина проявляет разумную инициативу, чтобы подтолкнуть своего... друга к решительным действиям.
- Иными словами, не женила ли я на себе Джона насильно? – криво улыбнулась мисс Ванделер. – Вы это хотели спросить?
- Я старался выразиться осторожнее.
- Я поняла. Но нет. Нет, инспектор. Мы познакомились несколько месяцев назад – ему необходимо было проконсультировать пациента с психическим расстройством, и меня рекомендовал ему наш общий знакомый, тоже, понятное дело, врач. Поначалу даже, мне показалось, Джон отнёсся к женщине-врачу с недоверием, я была для него непривычна, как и для вас. Ну а потом мы постепенно сошлись очень коротко. Я с самого начала не строила себе иллюзий, будто между нами возможны какие-то сильные чувства – любовь, страсть. Но привязанность – тёплую, дружескую привязанность – он, определённо ко мне испытывал, так что ни в каком принуждении не было необходимости. Он сам сделал мне предложение, когда я сообщила, что возвращаюсь во Флориду, и выразил желание ехать вместе со мной. Пылких признаний не было, но это был договор – хороший, добротный, деловой договор двух одиноких людей нуждающихся друг в друге. Мы оба одинаково осознанно относились к предстоящему, и наше решение было обоюдным и добровольным.
- Однако, вы сказали, что заметили некоторые признаки сомнения, рассеянности?
- Да, в церкви. Сперва это не слишком бросалось в глаза, но стало заметно после маленького инцидента, о котором я ещё не рассказала вам.
- Я весь внимание, - с готовностью подался к ней Лестрейд.
- Я ведь уже упомянула о том, что в церкви было много людей. Среди прочих, как это обыкновенно бывает, сновали нищие попрошайки, а ещё продавцы душеспасительных брошюрок и молитвенников. Один из таких буквально подвернулся Джону под ноги, откуда ни возьмись, чуть не упал, да ещё рассыпал все свои брошюры. Неудивительно, впрочем – двигался-то он не слишком ловко – хромал, да ещё был крив на один бок. Джон наклонился, чтобы помочь собрать всё то, что оказалось на полу, и вдруг резко отпрянул.
«Что он тебе сказал»? – спросила я, потому что слышала, как этот горбун что-то прошипел, но Джон отвечал мне неожиданно резко:
« Какая тебе разница!»
Впрочем, он тут же поспешил извиниться – я даже не успела обидеться. Тогда я не обратила особенного внимания на этот мелкий инцидент, а теперь я всё думаю, не содержалось ли в его словах чего-то такого... такого... – она, видимо, затруднялась точно определить, что имеет в виду, - такого, что подтолкнуло его...
Тут сержант кашлянул, стараясь привлечь внимание, и когда инспектор и заявительница повернулись к нему, не слишком решительно проговорил:
- По-моему, этот продавец брошюр не при чём, и дело вполне ясное: священник заговорил о препятствии к браку, и, видимо, такое препятствие, действительно, существовало, но жених первоначально рассчитывал умолчать о нём. В его душе шла внутренняя борьба, поэтому он и был несколько рассеян с начала церемонии. Ну а в какой-то момент он понял, что не может поступить так, как собрался, и мужества заявить о своём решении тоже не может в себе найти. Исчезнуть без объяснений показалось ему лучшим выходом – вот и всё.
Лестрейда, однако, похоже, такое толкование не удовлетворило.
- Мне этот человек немного знаком, - проговорил он, упрямо качая головой. – Доктор Уотсон, я имею в виду. Он не трус и не из тех, кто решает свои проблемы за чужой счёт. Это был не лучший год для него, и то, что он нашёл в себе силы начать новый жизненный виток, кое о чём говорит. Если бы к вашему браку возникло существенное препятствие, он не стал бы таиться и срывать церемонию, вот разве что...
- Что? – быстро спросила мисс Ванделер.
- Разве что это препятствие возникло внезапно. Доктор Уотсон – умнейший человек, но для принятия разумного решения ему необходимо время. И если этого времени у него не было, а были только считанные секунды, он мог совершить глупость. Вот что, мисс Ванделер, - решительно проговорил инспектор, хлопнув в ладоши, как бы ставя точку в разговоре. - Я понимаю, что вы и устали и переволновались, поэтому вы отправляйтесь сейчас домой отдыхать, а когда в этом деле появится хоть какая-то определённость, мы вас немедленно поставим в известность.
Выпроводив посетительницу, он некоторое время стоял перед закрывшейся за ней дверью, покачиваясь с мысков на пятки, после чего повернулся к сержанту.
- Ну, надо же! Женщина – врач. Интересно. Того гляди и в Скотланд-Ярде появятся инспекторы-суфражистки. Забавно будет выглядеть, если этакая госпожа инспектор Ванделер станет распекать вас за нерасторопность, как вы полагаете?
Сержант негромко прыснул, представив себе подобную картину.
- У доктора, - продолжал Лестрейд, - рассудок помутился от горя. Да разве можно ему, мягкому, консервативному человеку, связывать жизнь с такой дамой? Она совьёт из него верёвку в первый же год.
- Возможно, как раз это соображение и пришло ему в голову, - стоял на своём сержант.
- Невозможно, - отрезал Лестрейд. – А потому отправляйтесь-ка вы к церкви, да расспросите хорошенько свидетелей. И поищите этого кривобокого продавца брошюрок – что он там ему нашипел? Расспросите, пусть скажет – не вас этому учить. А я наведаюсь к доктору на квартиру. Скорее всего, конечно, никаких зацепок он мне там не оставил, но проверить я обязан.
На этом оба приступили к трудам, и оба получили свой результат довольно скоро. На квартиру доктор Уотсон не возвращался. Более того, часть его вещей уже была приготовлена для отправки во Флориду и, стало быть, с предстоящим браком он не шутил. Деньги, чековая книжка – всё оставалось нетронутым в ящике стола, прислуга в лице перепуганной нашествием полиции девушки ничего по поводу исчезновения доктора прямо со свадьбы не знала.
Изыскания сержанта оказались продуктивнее. Во-первых, он выяснил, что выходящего из церкви доктора видели. Один из нищих, побирающийся под видом продажи свечей, заметил, что «сбежавший жених» очень торопливо свернул в боковой проулок, и не просто свернул сам по себе, а, по мнению наблюдательного нищего, преследуя какого-то горбуна с книжками, двигавшегося на удивление проворно, несмотря на хромоту. Но с самим горбуном получилось ещё интереснее. Как выяснилось после опроса служителей церкви, продажи молитвенников и душеспасительных брошюр ему никто не поручал. Более того, никто понятия не имеет, кто он такой и откуда взялся. Вдохновлённый сержант поспешил в указанный проулок и, пройдя его до конца, обнаружил строительный котлован, наполненный водой, на поверхности которой плавали полуразмокшие брошюры, одна из нарядных свадебных перчаток жениха и растерзанная белая роза из его петлицы. Сержант остановился на берегу этого искусственного водоёма, раздумывая, следует ли сообщить обо всём начальству или сперва всё-таки потыкать шестом.
Между тем доктор Уотсон меньше всего думал о том, какую обиду несостоявшейся невесте и какие заботы полиции доставило его внезапное бегство. Выйдя из церкви на подкашивающихся ногах, он чувствовал себя словно в плотном мороке, но не неподвижном, а стремительно увлекавшем его в единственно возможном направлении. С того момента, как он налетел на торговца религиозными брошюрами и, присев, чтобы собрать рассыпавшиеся книжицы, встретился с ним взглядом, его не оставляло чувство нереальности происходящего. Но этой нереальности следовало подчиниться и сдаться на милость или... или уж сойти с ума окончательно. Потому что он не мог не узнать этот пронзительный цепкий взгляд. Он давно изучил и его свинцовую хмурость, и голубоватый покой, видел, как порой в глубине этих глаз загораются дымные всполохи сдерживаемой страсти и остро страдал, когда в них надолго повисал мутный наркотический туман. И, конечно, он не мог не помнить, как замирало сердце в те редчайшие мгновения, когда эти глаза – на пике музыки или на пике ласк - вдруг начинали отливать слёзным блеском. Эти глаза всегда были загадочны, как озёрный омут, и изменчивы, как ветреное небо, но никогда прежде они не лгали ему.
На какое-то время он вовсе выпал из бытия, словно время остановилось. Но тут же его привёл в себя резкий, чуть ли не злобный шёпот:
- Что вы уставились на меня? Идите себе жениться!
Он отшатнулся так, будто его ударили и, кажется, нагрубил своей невесте, не вовремя сунувшейся с вопросом. Впрочем, сейчас это обстоятельство его мало волновало – он лишь машинально пробормотал какие-то извинения, а между тем голова его гудела, как растревоженный улей и церковный колокол вместе взятые. Мысли метались, словно запертые в доме при пожаре, и главная из них упорным дятлом долбила темя: «Этого не может быть. Этого никак не может быть».
- Если кто-нибудь знает обстоятельства, по которым настоящий брак не может быть заключён, пусть говорит сейчас, - начал священник и вдруг запнулся, словно и впрямь ожидая постороннего вмешательства. И вмешательство не замедлило.
- ...или не говорит никогда, - эхом откликнулся из публики голос Шерлока Холмса.
Это «никогда» тупой иглой пришпилило сердце доктора к левой лопатке, и он даже охнул шёпотом, но этого, кажется, никто не заметил.
- Клянётесь ли вы быть с нею в горе и в радости, в здравии и болезни, пока смерть не разлучит вас?
Уотсон вытянул шею, вглядываясь в толпу прихожан. Старик с неаккуратной стопкой молитвенников повернулся спиной и стал пробираться к выходу.
- Мне плохо! – громко сказал Уотсон, разбудив удивлённый шелест голосов. – Я должен выйти, мне плохо!
...Старик ковылял с такой прытью, что догнать его было бы весьма проблематично. Однако, доктор Уотсон и не стал догонять его – он просто не собирался отставать, следуя поодаль, но неотвязно. Чувствовал он себя, и в самом деле, неважно – тупая игла засела в лопатке накрепко, и проткнутое ею сердце на ходу трепыхалось больно и беспорядочно. На коже выступил липкий пот, ему не хватало дыхания, а по временам глаза вдруг застилало слезами, и тогда он торопливо утирался краем ладони или обшлага, боясь упустить преследуемого из виду.
Так они миновали фешенебельную часть города и углубились в мрачные кварталы Ист-Энда, обманчиво-безлюдные и ленивые днём и смертельно опасные ночью. Здесь горбун свернул в узкий переулок, нырнул в какую-то подворотню и вдруг исчез за низкой некрашеной дверью. Задыхаясь от волнения и быстрой ходьбы, доктор, не медля, последовал за ним.
Длинный полутёмный коридор упирался в ещё одну дверь, за которой оказалась небольшая и скудно обставленная, но неожиданно уютная комната со шторами на окнах и небольшим, почти игрушечным, камином. В первое мгновение доктору показалось, что он в этой комнате совершенно один, а преследуемый горбун оказался всего лишь иллюзией, которая вот сейчас, наконец, развеялась. На самом деле тот всего лишь отступил за створку двери, пропуская своего преследователя мимо себя, и тут же, едва он вошёл, захлопнул за его спиной дверь и повернул ключ в замке.
- Ну, милый мой доктор, будем надеяться, что никто не следовал за вами, пока вы следовали за мной, - услышал Уотсон высокий глуховатый голос и порывисто обернулся.
Шерлок Холмс стащил с головы седой парик, снял накидку с накладным «горбом» и, бросив всё это на пол, наконец, с наслаждением расправив плечи, выпрямился во весь свой немалый рост.
Уотсон смотрел на него во все глаза – немо и чуть ли не с ужасом. На какое-то мгновение пред ним всё поплыло, и он даже побоялся, что упадёт к ногам Холмса в обмороке, но справился с собой. У него только ноги сделались, как ватные, и он тяжело опустился в кресло, продолжая, не мигая, смотреть на человека, которого он напрасно оплакивал последние три года.
- Я вижу, вы удивлены, - наконец, проговорил Холмс, и это «удивлены» настолько мало соответствовало тому, что чувствовал доктор, что он едва не захохотал в голос и не сделал этого потому лишь, что почувствовал, как легко его смех перейдёт в плач.
- Не верите своим глазам? – продолжал Холмс с каким-то непонятным выражением лица. – Ну что ж, вас можно понять. Моя инсценировка на площадке у Рейхенбахского водопада убедила в моей смерти многих.
- Инсценировка... – механически повторил Уотсон. – Ну да, разумеется... Инсценировка...
Он закрыл глаза. Он не мог больше смотреть на Холмса. Сердце болело мучительно, и он погладил его ладонью, словно прося успокоиться.
- Вам плохо? – как сквозь вату, донёсся встревоженный голос Холмса. – Уотсон!
Зазвенело стекло, и у губ доктора оказался край бокала, остро пахнущего бренди. Он машинально глотнул, и жидкость обожгла сначала рот, а потом горло. Но в груди немного полегчало.
- Инсценировка, - ещё раз повторил он. – Конечно, мне плохо, Холмс. Мне было плохо все эти три года, и я, признаться, думал, что хуже уже и быть не может. Но, кажется, я ошибался... Друг мой дорогой, друг, которого я считал навсегда потерянным и чудом обрёл сегодня вновь... Это за какую же вину вы так обошлись со мной, мой бесценный друг?
Рука Холмса дрогнула - жидкость из бокала плеснулась через край.
- Вы же понимаете, что я ждал этого разговора, - хрипловато проговорил он, отворачиваясь, словно только за тем, чтобы поставить бокал на стол.
- В таком случае, вы дождались, - голос Уотсона звучал удивительно ровно и спокойно, но, разумеется, Холмса это спокойствие обмануть не могло.
- Ну что ж, - Холмс замолчал, словно пауза необходима была ему для того, чтобы собраться с мыслями. На самом деле он просто тянул время. Ему вдруг сделалось страшно от спокойного лица Уотсона, от его ровного негромкого голоса. Словно он много лет возводил постройку из стеклянных кубиков и собирается положить последний, из-за которого – он знает – всё обрушится в звон и осколки. Руки его дрожали всё заметнее, и он засунул их в карманы, зная, что уже по этому жесту Уотсон узнает об их дрожи.
- Я проявил слабость, - откашлявшись, проговорил он. – Не там, у Рейхенбахского водопада – там всё было совершенно правильно и оправдано - а сегодня в церкви. Мне вообще не следовало попадаться вам на глаза, следовало предоставить вас своей собственной судьбе. Но я оказался слишком слаб и безволен для того, чтобы пойти до конца. Я позволил себе встретиться с вами взглядом, и вы узнали меня. Был ещё шанс, что вы сочтёте это иллюзией, обманом зрения, но я и тут не удержал себя в узде, в чём теперь запоздало раскаиваюсь.
Уотсон слушал внимательно – буквально, ловил каждое слово. Но когда Холмс заговорил о раскаянии, он с усилием проглотил слюну и мягко, почти сочувственно, спросил:
- Вы так сильно меня ненавидите?
- Ненавижу? – повторил ошеломлённый Холмс. – Ненавижу, потому что отослал вас в момент опасности? Ненавижу, потому что вывел из-под удара? Ненавижу, потому что не посмел больше нарушать покой вашего семейного очага?
- Покой моего семейного очага? Мне кажется, вы нарушали его с моего полного одобрения и прекрасно понимали, что я ни за что не соглашусь променять... А-а, понимаю... – тут он поднял руку и провёл ею по лбу, словно смахивая с него невидимую паутину. – Теперь понимаю. Мэри ждала ребёнка, и вы...
- ...не счёл себя вправе лишать его отца, - жёстко закончил Холмс.
- Ребёнок родился мёртвым, - заметил Уотсон, помолчав. – Это было началом конца, и, видит бог, иногда я даже торопил время...
Он надолго задумался, погрузившись в себя. Тени воспоминаний скользили по его лицу, словно тени туч по пелене тумана. Холмс молча присел перед камином и принялся разжигать огонь.
- Темнеет? – вдруг вслух удивился доктор, заметив, что в комнате сделалось сумрачнее, да и прохладнее, пожалуй.
- Нет, что вы, ещё рано. Просто ветер нагнал тучи. Наверное, дождь пойдёт.
- Странно. А было солнечно... Вы о свадьбе в газете прочли?
Холмс не ответил. Он смотрел в разгорающийся огонь, и блики света оранжево метались по его узкому лицу.
- Давно вы в Лондоне? – снова спросил Уотсон.
- Уже пять с половиной часов. Я не знал, что вы сменили квартиру.
- Не смог жить в прежней. Впрочем, она оставлена за мной, как и квартира на Бейкер-стрит – за вами... Подождите! А вы что, были на той моей квартире? Вы пришли туда ко мне?
- Первое, что сделал, сойдя с поезда.
- И...?
- Узнал ваш новый адрес.
- Вы уже были в гриме?
- Да, конечно. Мне небезопасно расхаживать по Лондону, знаете ли...
- То есть... вы хотели взглянуть на меня и уйти? Не раскрываясь? Холмс, повернитесь, пожалуйста, ко мне и ответьте честно, - в его голосе появился непривычный нажим. – Вы, действительно, совсем не собирались сообщать мне, что живы?
Холмс послушно повернулся, но в глаза доктору посмотреть не то не решался, не то не хотел.
- Ведь я уже сказал, - терпеливо проговорил он, - о чём я жалею, и что считаю правильным. Во всём преступном, что только могло быть или было между нами, я всегда выступал инициатором. Ваши измены, ваша ложь, ваша половинчатая жизнь – всё это на моей совести. Вы разрывались между мной и миссис Уотсон, между собственными желаниями и устоями общества, между чувствами и разумом...
Доктор Уотсон хотел было что-то вставить, но Холмс поднял руку, требуя сохранять молчание, и продолжал говорить сам:
- Возможно, вы и могли так жить, в чём я сильно сомневаюсь, но уж я-то точно больше не мог. А моя смерть прекрасно решала эту проблему. Либо вы поверите в неё, и я перестану для вас существовать, либо не поверите, и тогда я опять-таки перестану для вас существовать. Я не мог перечеркнуть вас и удалить из своей жизни – это был односторонний процесс, которому вы могли бы оказать непосильное для меня сопротивление. Тогда я перечеркнул себя. Я знаю, что сделал вам очень больно, мой милый друг, но боль имеет свойство стихать со временем. Я остался бы добрым воспоминанием для вас. С горчинкой, но добрым. Я же не мог знать, что вы останетесь один на целых полтора года.
- На целых полтора года, - эхом повторил Уотсон. – Вы умеете считать время, Холмс. Так значит, с сегодняшнего дня, вернее сказать, с сегодняшней свадьбы, по-вашему, я должен начать отсчёт новой эпохи, в которой вам оставлено место «доброго воспоминания»? И вы жалеете лишь о том, что не удержали в узде свою привязанность ко мне? Просто чудовищная исповедь! - он помолчал, качая головой в такт своим мыслям, и вдруг пружинисто, даже как-то вдохновенно поднялся с кресла. - Что ж, мой дорогой, я вам сейчас кое-что покажу. Гордится здесь нечем, и я ни за что не стал бы, не будь вы в плену самого глупого и опасного заблуждения на свете. Подождите..., - и Уотсон снял и аккуратно сложил свой фрачный пиджак. Запонка вырвалась из его пальцев и покатилась Холмсу под ноги – оба не обратили на неё никакого внимания. Не торопясь, Уотсон закатал левый рукав сорочки. Ниже локтевого сгиба на внутренней стороне предплечья Холмс увидел несколько коротких параллельных шрамов, словно какое-то время назад, но не очень давно, кто-то неловкий и торопливый суетливо кромсал кожу не особенно острым ножом.
- Вы, наверное, знаете, отчего остаются такие шрамы? – спросил Уотсон всё тем же ровным голосом. – Но теперь вы можете считать, что от «добрых воспоминаний». Правда, «с горчинкой». Я был так пьян, что почти ничего не соображал. Мне удалось надрезать вену. Не с первого, правда, раза - с первого раза это редко, кому удаётся – но удалось. Полагаю, я был прехорошенький: весь в кровище, в грязи, пропахший перегаром... Как только она не испугалась меня! Но она всё-таки не испугалась. Сначала наложила жгут, потом отвела меня к себе на квартиру, дала умыться, дала успокоительное. И всю ночь просидела надо мной, спящим, опасаясь, как бы я не захлебнулся собственной рвотой. А наутро ещё привела в порядок мою одежду, потому что прислуги в доме не было заведено. Ну, как вам эта новелла, Холмс? Не очень похожа на любовный роман, а? Что же вы молчите, Холмс?
Холмс, который во время его рассказа побелел, как извёстка, молчал, собственно, потому, что не мог сейчас вытолкнуть из горла ни единого звука. Ему казалось, что где-то за грудиной у него образовалась сосущая пустота. Его глаза наполнились слезами. Он отступил на шаг, и злосчастная запонка хрустнула под его каблуком громко, как сухая ветка.
Уотсон стряхнул вниз закатанный рукав и потянулся к фраку:
- Ничего страшного, - проговорил он спокойно. – Со мной ничего не случилось – вы же видите. Я жив, я перед вами... Ладно, Холмс, я, пожалуй, пойду. У меня двойной праздник сегодня: свадьба, да ещё я узнал, что вы живы. Слишком много радости для одного дня. Сердце... сердце может не выдержать... А вы мою запонку раздавили, - он наклонился и поднял испорченную вещицу. – Вот так оно и бывает, Холмс. «Крак» – и теперь только выбросить.
Холмс отшатнулся, словно его только что хлёстко ударили по лицу. Его бледность при этом стала ещё мертвеннее. Он прислонился плечом к стене – на вид довольно небрежно, но на самом деле потому, что ноги почти не держали его.
Уотсон взялся за всё ещё торчащее из замочной скважины кольцо ключа. Ключ повернулся, и, оставив его, он переложил руку на дверную ручку, но всё почему-то медлил. Наконец, снова повернулся и посмотрел на Холмса со странным выражением растерянности на лице.
- Не могу уйти, - проговорил он так, словно серьёзно озадачен этим обстоятельством. – Не могу – и всё. Холмс, научите меня уходить!
Это стало последней каплей для уже изнемогавшего Шерлока Холмса. Съехав спиной по стене, он сел на корточки и, обхватив колени руками, уткнулся в них лбом, сотрясаясь от беззвучного безудержного плача.
Некоторое время Уотсон просто смотрел на него, и по его неподвижному лицу едва ли что-то можно было прочесть. Потом, тяжело вздохнув, подошёл и тоже сел на корточки рядом. Ещё мгновение – и он обнял плачущего Холмса за плечи, притянул к себе и, прижав его голову к дорогому фрачному сукну, запустил пальцы в короткие тёмные волосы великого сыщика, которого всё ещё именовали в газетах «покойным». Теперь уже и его лицо было мокро от слёз, словно страшное спокойствие, написанное на нём всё время этого нелёгкого разговора, начало, наконец, подтаивать.
- Вы... когда-нибудь... простите меня? – спросил Холмс, прерывающимся голосом, даже не пытаясь приподнять голову.
- Да, конечно... - рассеянно пробормотал Уотсон, продолжая перебирать его волосы.
- Но... вероятно, не скоро?
- Скорее, чем вы думаете, - он вдруг чуть улыбнулся.
Холмс судорожно втянул воздух глубоким тройным всхлипом. Его слёзы уже унялись, он только дыхание всё ещё не мог выровнять.
За окном громко, сразу зашелестел дождь. Капли застучали в стекло, звонко забарабанили по карнизу. Уотсон поднял голову.
- Что это за квартира? – спросил он без особенного любопытства.
- Одна из моих прежних берлог. Неважно. Я, наверное, всё равно скоро вернусь на Бейкер-стрит. Тем, кого у меня были основания опасаться, уже расставлена ловчая сеть, которая должна сработать. Впрочем, это тоже сейчас неважно. Сейчас вообще ничего не важно...
Они помолчали, невольно прислушиваясь к шуму дождя.
- Представляю себе, в каком состоянии сейчас Бригита, - виновато вздохнул Уотсон, всё ещё не оставляя волос Холмса. – Ох, я поставил её в ужасное положение, но, надеюсь всё же, она извинит меня, когда я ей всё объясню. Между прочим, мы с ней завтра собирались уехать во Флориду.
- В свадебное путешествие?
- В свадебное путешествие, длиною в вечность, - усмехнулся Уотсон. - Нет, Холмс, не в свадебное путешествие, просто жить. Последние месяцы я что-то совсем перестал переносить Лондон. Он казался мне самым мрачным, самым неприветливым городом на свете, ледяным и чванливым. А Бригита родилась во Флориде, её тянет туда, и она, знаете, умеет увлечь рассказами об этих местах. Она говорила, что там тепло и ясно практически круглый год, почти как в раю, - он мечтательно улыбнулся, прикрыв глаза.
При этих словах Холмс медленно высвободился из-под его руки и сел прямо.
- Уотсон, вы... любите её?
Уотсон повернул голову и внимательно посмотрел на него:
- Кого?
- Мисс Ванделер, кого же ещё!
Уотсон снова отвернулся и не отвечал довольно долго, очень внимательно разглядывая при этом кисть своей руки: сжал пальцы в кулак, снова распрямил, пошевелил ими, любуясь работой мелких мышц и подвижностью суставов. Казалось, собственная рука завладела его вниманием без остатка – больше ни на что просто не осталось. В том числе и на Холмса, тоже невольно засмотревшегося на руку. При этом на узком бледном лице его медленно, как чернила на промокашке, проступало отчаяние.
- Нет, - резко, как сплюнул, ответил вдруг Уотсон.
- Нет?
- Ничего, она меня тоже не любит. Впрочем, мы вполне могли бы прожить счастливую жизнь вместе, до самой старости. И иметь детей, кстати...
- И опять я всему помешал...
- Да.
Он словно чего-то недоговаривал, и Холмс посмотрел на него вопросительно.
- Сегодня, - медленно проговорил Уотсон, - когда священник спросил, не знает ли кто таких обстоятельств, которые могли бы воспрепятствовать заключению этого брака, я совершенно случайно вспомнил, что мне такие обстоятельства известны.
- Какие же? – не то прошептал, не то прохрипел Холмс.
- Вы знаете. Я люблю другого человека и хочу быть с ним в горе и радости, здравии и болезни, пока смерть... впрочем, нет, про смерть мы уже проходили...
- Друг мой!
- Не надо, Холмс, не портите мне признание в любви... А знаете, милый мой, вы меня шокируете. Бесчувственный Холмс вот уже второй раз не может сдержать слёзы, и всё за какие-нибудь полчаса-час... или сколько мы уже здесь? Что это с вами такое сегодня, дорогой мой?
Холмс рассмеялся сквозь слёзы:
- Вы.
Он поднялся, наконец, на ноги и протянул руку Уотсону:
- Вставайте.
Уотсон подал ему руку, но с полу, даже с опорой, поднялся тяжело.
- А знаете, друг мой, - проговорил он, сдерживая зевок, - меня вдруг совершенно нестерпимо потянуло в сон. Можно здесь у вас прилечь хоть на пять минут, а?
- Вы будете смеяться, но и у меня тоже глаза слипаются, - признался Холмс.
- Смеяться тут совершенно нечему. Мы оба переволновались, понервничали. Так что это естественная реакция организма. Нам обоим необходим хотя бы самый непродолжительный отдых.
- Здесь есть диван, но, думаю, он недостаточно широк для двоих... – с сомнением проговорил Холмс, оглядывая вышеупомянутый диван. – Знаете что? Это кресло тоже достаточно мягко, так что вы ложитесь на диван, а я...
- Для нас двоих, - Уотсон выделил голосом слово «нас», - он окажется достаточно широк – ведь мы между собой обнажённого меча не положим, правда? Ну, идите же сюда. Дождь всё идёт – прекрасная колыбельная... Так вам удобно? Нет-нет, Холмс, нет, на это у меня уже нет сил. Да и у вас, кажется, тоже. Просто усните...
Мисс Бригита Ванделер была не из тех изнеженных дам, кто привык, переложив свои проблемы на крепкие мужские плечи, ожидать результата чужих хлопот, полулёжа в кресле с веером и флакончиком нюхательных солей. Поэтому и сейчас, известив полицию, то есть поступив разумно и правильно, она решила самостоятельно предпринять кое-какие шаги, то есть поступить решительно и смело.
Прежде всего она вернулась к себе на квартиру и переоделась в мужской костюм, справедливо рассудив, что молодой человек сможет передвигаться по городу и вступать в разговоры куда свободнее, чем молодая леди. Её лицо не отличалось утончённостью, а волосы, как уже было упомянуто, ещё не отросли, так что, использовав кое-какие косметические средства из недавно приобретённого арсенала, она без особенного труда придала себе вид не слишком респектабельного юноши и выскользнула из дому, благополучно избежав как сочувствий, так и нотаций родных.
Возле церкви всё ещё продолжали играть оркестранты, и праздные горожане не торопились проходить мимо, а охотно задерживались послушать музыку. С удивлением мисс Ванделер заметила, что не её одну интересует исчезновение доктора Уотсона с собственной свадьбы. Вертлявый черноусый мужчина в двух шагах от неё как раз описывал внешность её жениха нищему, вертя в пальцах монету, от которой нищий, отвечая, не отводил зачарованных глаз. Наконец, нищий указал движением подбородка куда-то в сторону узкого проулка, отходящего от церкви, и завладел монетой, а черноусый быстро зашагал в указанном направлении.
Разумеется, сначала мисс Ванделер решила, что Черноусый тоже из полиции, хотя её немного удивила монета – она всегда думала, что полиция не платит свидетелям за свидетельские показания. На всякий случай она пристроилась Черноусому в кильватер, стараясь не обращать на себя внимания. Так они проследовали до заполненного водой строительного котлована, над которым озадаченно застыл уже знакомый мисс Ванделер сержант.
Вот тут мисс Ванделер засомневалась в полицейском происхождении Черноусого – на сержанта он не обратил ровно никакого внимания. Впрочем, как и сержант на него.
«Ну что ж, я правильно поступила, решив самостоятельно разобраться, в чём дело, - бросив взгляд на явно находящегося в затруднении стража правопорядка, решила мисс Ванделер. – Если вместо того, чтобы заниматься поисками, полицейские станут застывать над каждым строительным котлованом, они не скоро получат результат».
- Что вы там разглядываете? – спросила она довольно резко, подойдя, и сержант подпрыгнул от неожиданности. Он не сразу узнал её в мужском платье, а узнав, широко раскрыл глаза от изумления.
- Мисс Ванделер? Это вы?
- Да, я. Не удивляйтесь – по крайней мере, не удивляйтесь вслух, чтобы сэкономить время. Лучше скажите мне, что вы такого увидели в этой луже, что застыли перед ней изваянием?
- Я только что нашёл здесь вот это, - он послушно показал ей размокшие брошюры. – И ещё вот эту перчатку. Полагаю, стоит обследовать котлован.
- Зачем?
Сержант ещё более озадаченно уставился на мисс Ванделер.
- Но... ведь это улики. Улики полагается актировать, а потом ещё доложить...
- Послушайте, - нетерпеливо перебила Бригита, потому что Черноусый грозил вот-вот покинуть пределы видимости. – Вы найдёте там, возможно, вторую перчатку Джона. Но неужели вы думаете, что среди бела дня он утопил здесь хромого горбуна и утопился сам? Я понимаю, что вам нужно соблюсти формальность, приобщить всё это к делу, занести в какой-нибудь список, но неужели формальности важнее результата? Вон тот человек расспрашивал о Джоне нищего. Я подумала было, что он из ваших. Теперь вижу, что нет. Но, если нет, зачем он расспрашивал о Джоне? Идёмте за ним! Ну! – и, поскольку сержант всё ещё мешкал, она махнула досадливо рукой и снова устремилась за Черноусым аллюром средним между быстрым шагом и бегом трусцой.
Преследуемый ею мужчина несколько раз останавливался возле продавцов газет или чистильщиков обуви и заговаривал с ними, награждая за ответы мелкими монетами. Мисс Ванделер не пыталась приблизиться – она и так могла себе представить содержание этих коротких диалогов. Черноусый шёл за Джоном так же упорно, как идёт ищейка по свежему следу. Мисс Ванделер обладала неплохой интуицией, и вертлявый мужчина всё меньше и меньше ей нравился. Он двигался быстро, плавно, бесшумно, взгляды бросал по сторонам цепкие и острые. Он напомнил ей виденного как-то раз степного волка – койота. Тем не менее, саму Бригиту он, похоже, не замечал, а она продолжала преследовать его, держась на почтительном расстоянии и стараясь скрыться всякий раз, когда ей казалось, что он вот-вот обернётся.
Так они проследовали до Ист-Энда и углубились в кварталы самой порочной части города. Мисс Ванделер лишний раз порадовалась тому, что догадалась сменить облик – в женском платье здесь она бы слишком бросалась в глаза. Приличные леди кварталами Ист-Энда не гуляют. Вскоре интервал между собой и Черноусым пришлось уменьшить – слишком много извилистых переулков, подворотен и проходных дворов затрудняли слежку, Бригита начала бояться потерять Черноусого из виду. Теперь он уже интересовал её не столько как проводник, способный привести к Джону, сколько сам по себе. Она чувствовала в нём угрозу и боялась оставить эту угрозу без присмотра.
В какой-то момент она, действительно, чуть было его не потеряла – он вдруг нырнул в крытый узкий проход между двумя заброшенными домами и скрылся из виду. Мисс Ванделер ускорила шаги и тоже свернула в проход. Со света глаза не сразу привыкли к полумраку, и она заморгала, силясь разглядеть, что происходит впереди. В тот же миг чья-то жёсткая ладонь стремительно зажала ей рот, пальцы другой ненамного более ласковой руки сдавили шею, а в ухо захрипели винным перегаром:
- Тихо, пацан! Только пикни – я тебе шею сверну, как цыплёнку. Думаешь, самый умный? Да я ещё у церкви тебя засёк – тоже мне, сыскной щенок нашёлся!
Мисс Ванделер поняла, что попала в элементарную ловушку, и сейчас Черноусый в самом деле запросто свернёт ей шею, потому что вокруг ни души, и помешать ему совершенно некому. Она инстинктивно дёрнулась, и в шее что-то угрожающе и с болью хрустнуло.
- С ума он сошёл, что вечно подсылает одних сосунков, - продолжал Черноусый, не выпуская мисс Ванделер. – А впрочем, он, похоже, любитель мальчиков, а? Ну, ему же хуже. Ты мне время сэкономишь. Давай, сопляк, показывай, куда идти.
«За кого он меня принимает? - лихорадочно пыталась сообразить мисс Ванделер. – Откуда я знаю, куда ему идти. Кто подсылает сосунков? Зачем?»
Она попыталась замотать головой, но Черноусый держал крепко. «А даже если бы я и знала, - к мыслям бывшей суфражистки начали подмешиваться строптивые нотки, - Как бы я могла ему что-то показать, а тем более рассказать, ведь он мне ни вздохнуть, ни шевельнуться не даёт. Как всё-таки непоследовательны эти мужчины! Просто поразительно, что в их владении находятся все материальные блага, законодательство и... тьфу! О чём я только думаю!»
Внезапно ей показалось, что хватка Черноусого ослабла, и ладонь зажимает её рот уже не так плотно. Он вытянул шею, к чему-то прислушиваясь.
- Мисс Ванделер! – донеслось с улицы. – Где вы, мисс Ванделер?
Бригита узнала встревоженный голос сержанта. Похоже было, полицейский всё-таки последовал за ними, но в последний момент потерял, а теперь не нашёл ничего разумнее, чем начать выкрикивать её имя.
- Мисс Ванделер? – озадаченно повторил Черноусый, - Ах, вот оно что! Мисс Ванделер... - и она вдруг почувствовала, как рука, мгновение назад сжимавшая горло, переместилась на грудь и по-хозяйски бесцеремонно ощупала. Вторая рука оставалась зажимать ей рот и Бригита машинально попыталась укусить эту руку, но не преуспела.
- Один звук, милая леди, одно-единственное движение – и вы – покойница, - пообещал Черноусый. – Мисс Ванделер! Ну, надо же! Мне вас бог послал!
Голос сержанта, продолжающий звать её, постепенно удалялся. Когда он смолк совсем, Черноусый, наконец, выпустил её рот, но зато снова ухватил за горло – правда, не так сильно сдавливая, чтобы ей было нечем дышать, но достаточно, чтобы помешать крикнуть.
Впрочем, Бригита кричать не пыталась, вместо этого она пыталась понять, оказал ли ей сержант услугу своими окликами или, напротив, погубил её.
- Итак, мисс Ванделер, вы здесь в поисках жениха? Прекрасно. Наши интересы совпадают – я тоже рассчитываю найти милейшего доктора. Насколько я понимаю, вот в этом самом доме сдаются комнаты внаём – уж не снял ли он тут для себя симпатичную комнатку с широкой кроватью?
- Зачем он вам нужен? – наконец, прохрипела мисс Ванделер и закашлялась.
- Он – совершенно ни зачем, даже мешает, но вот зато его дружок задолжал мне кое-что, так что я уж как-нибудь стребую с него долг... Э-э, да вы, похоже, ничего не знаете о его дружке?
- Кто вы? – Бригита еле могла говорить, и передавленное горло страшно болело.
- Никто. Вам моё имя не понадобится. И советую не упираться, не то я погоню вас пинками.
Он перехватил Бригиту за руку выше локтя и грубо потащил за собой дальше по проходу. Она попробовала упираться, но очень скоро поняла, что рискует сломать руку.
«Физически я слабее, - подумала мисс Ванделер, - Значит, надо рассчитывать не на физическую силу. Интересно, куда он меня тащит, если сам толком не знает, куда нужно идти?»
Выйдя из прохода, Черноусый оказался на пустыре, окружённом забором. Отсюда начинался прогнивший деревянный тротуар, который через несколько мгновений вывел их в узкий проулок, по обеим сторонам которого возвышались обшарпанные однотипные дома – судя по всему, знаменитые наёмные дома Ист-Энда. Здесь Черноусый слегка замешкался и стал озираться.
«Ему нужен очередной свидетель, - сообразила мисс Ванделер. – Кто-то, кто мог видеть Джона. До этого места он добрался уверенно, но здесь, видимо, у него появились варианты. Если он никого не найдёт, то начнёт перебирать эти варианты один за другим. Важно, что теперь, когда он узнал, что я – женщина, он будет ожидать от меня женского поведения. А раз так, не подыграть ли ему и не упасть ли в обморок? Руку будет, конечно, больно, и, наверное, окажется трудно не выказать этой боли, будучи «в обмороке», но попробовать, пожалуй, стоит – не потащит же он меня волоком. Вдруг отпустит хоть на миг? А обувь на мне удобная...»
Быстро прокрутив придуманное в голове, мисс Ванделер приступила к осуществлению. Она закатила глаза, заплела ногами, словно они вдруг сделались у неё ватными, и обвисла в руках Черноусого тряпичной куклой.
От неожиданности Черноусый чуть сам не упал, грязно выругался и встряхнул её так, что она чуть было по-настоящему не потеряла сознания. Ей даже не удалось сдержать стон, но тут же она утешила себя тем, что потерявшие сознание тоже стонут, и достоверность обморока, таким образом, не пострадает.
Между тем, видя, что встряхивание не помогло, Черноусый развернул обмякшее тело мисс Ванделер лицом к себе. От запаха перегара, исходившего от него, к горлу Бригиты поднялась тошнота, её чуть не вырвало. Понимая, что слишком долго притворяться не сможет, она мгновенно решилась и, резко согнув колено, ударила Черноусого в пах – из позиции, в которой она оказалась, нанести такой удар было удобнее всего. Не ожидавший ничего подобного от лишившейся чувств дамочки, Черноусый разжал руки и, выкатив глаза от боли, согнулся пополам. Бригита изо всех сил толкнула его и бросилась бежать так, как ещё в жизни своей не бегала.
Она понимала, что очень скоро её противник оправится от удара и бросится в погоню. И уж если он снова настигнет её, он выместит всё – и злобу, и боль. Бригита мчалась, не замечая ни того, что всхлипывает и поскуливает на ходу, ни того, что с губ её то и дело срываются проклятья – в адрес ни кого-нибудь, а её Джона, проклятого мерзавца Джона, из-за которого она попала в историю, по сравнению с которой все её прежние «истории» меркли и бледнели.
Проскочив тем самым крытым проходом, который привёл их сюда, мисс Ванделер помчалась по улице, то и дело затравленно оглядываясь. Она прекрасно отдавала себе отчёт в том, что на прямой проиграет Черноусому в скорости – следовало скрыться с глаз. К счастью, вскоре ей представилась возможность нырнуть в подворотню и - о, ужас! – в дальнем её конце показался всё ещё прихрамывающий Черноусый. Не дожидаясь, пока и он её увидит, мисс Ванделер поспешно юркнула в какую-то дверь и трясущимися руками заложила щеколду. Миг – и на дверь обрушились яростные удары. «Всё-таки заметил, - с отчаяньем поняла Бригита. - Что же делать? Сколько продержится засов? Похоже дом не обитаем – длинный коридор замусорен и не освещён. И единственная дверь в его глубине, должно быть, заколочена...» В порыве отчаяния Бригита бросилась к этой двери и, надеясь неизвестно на что, задёргала ручку. Неожиданно дверь поддалась её усилиям и она ввалилась в чужую комнату – отнюдь не необитаемую. Даже более, чем «не необитаемую»... Худой, длинный, полуодетый и, похоже, не слишком благодушно настроенный мужчина с растрёпанными волосами и красными пятнами на сердитом лице ухватил её за лацканы пиджака и втащил внутрь.
Шерлок Холмс проснулся раньше своего друга и, приподнявшись на локте, стал пристально и очень внимательно разглядывать лицо спящего доктора. Это занятие целиком поглотило его – он вдруг понял, что отчётливо помнит его таким, каким оно было три года назад, когда они расстались в Швейцарии на тропинке, ведущей к Рейхенбахскому водопаду. Во всяком случае, он мог совершенно точно сказать, что вот этой вот морщинки возле угла рта тогда не было, а поперечная складка на лбу казалась не такой глубокой. В светло-пепельных волосах доктора притаились незаметные седые пряди, и Холмс, словно не веря своим глазам, протянул руку и пропустил эти волосы между пальцами. Уотсон вздохнул, его губы шевельнулись, что-то неслышно произнеся. Тогда Холмс уже всерьёз зарыл руку ему в волосы, перебирая в пальцах пряди, легко и нежно ероша густую шевелюру и так потихоньку продвигаясь от темени к затылку. Оттуда его пальцы словно невзначай скользнули на шею, очертив край косо идущей грудинно-ключично-сосцевидной мышцы. На миг он задержал их, чувствуя под кожей ровное биение пульса. Это ощущение уязвимости тонкой жилки, по которой так просто полоснуть бритвой и в одно мгновение оборвать жизнь, вдруг тряхнуло его запоздалым чувством вины перед Уотсоном. Тогда он поспешно двинулся дальше, к ярёмной впадине, откуда, продолжая прикасаться только самыми кончиками пальцев, скользнул в широкий ворот сорочки - фрачная манишка, уже давно сорванная, валялась на полу.
Кожа Уотсона была тёплой и чуть влажной. С улыбкой Холмс принялся чертить по этой коже замысловатые узоры легчайшими то круговыми, то штрихующими движениями. Он не спешил и не заводился - чувствовал только в груди ленивое, всё более властно разливающееся по телу тепло. Ему понадобилось освободить другую руку, и он осторожно переменил положение. Старый диван скрипнул, и Холмс поймал себя на том, что чуть не шикнул на него. Это его рассмешило, но не отвлекло.
Уотсон, ещё во сне, задышал чаще и глубже, его губы приоткрылись в расслабленной лёгкой улыбке. Пальцы Холмса – длинные и гибкие – постепенно расстегнув все застёжки его одежды, играли на коже медленно просыпающегося от этого доктора, словно на скрипке, извлекая чудесную музыку ни с чем несравнимого удовольствия. Наконец, их прикосновения сделались настолько возбуждающе сладостными, что ни спать, ни даже притворяться спящим не было больше никакой возможности.
- Ой, как же мне приятно-о... – не то простонал, не то даже прохныкал Уотсон, не открывая глаз, но при этом выгибаясь так, чтобы пальцы Холмса задевали ещё более чувствительные места. – Ой, не могу уже-е... Холмс, пожалуйста-а...
Узкое лицо Холмса со смеющимися глазами нависло над ним.
- А вы, дружочек, сами-то понимаете, о чём просите? А? – с едва заметным придыханием спросил он. – Нет-нет, мой дорогой, я торопиться не буду, - при этом его пальцы продолжали бег по грифу любимейшей из скрипок. – Я поведу вас медленно, как в придворном менуэте. Если только господь даст мне силы держать себя в руках...
- Не даст, - пообещал, задыхаясь, Уотсон, и его рука тоже предприняла небольшую диверсию, от которой Холмс ахнул и, на миг задержав дыхание, медленно с дрожью выдохнул, прикрыв глаза. Не собираясь останавливаться на достигнутом, Уотсон чуть передвинулся, обеспечивая себе большую свободу манёвра, но воспользоваться полученным преимуществом не успел. Рука, только что казавшаяся такой дразняще нежной, вдруг резко и больно сжала его плечо.
- Тс-с! Тихо, мой хороший, - быстро бормотнул Холмс, настороженно к чему-то прислушиваясь. Уотсон, уже почти дошедший до пика возбуждения, испытал приступ острой досады, даже злости за задержку, но... взглянул Холмсу в лицо – и тоже встревожился.
- Что-то случилось? - а в следующий миг услышал, как кто-то заколотил во входную дверь так, словно вознамерился выбить её совсем.
- Вы не вооружены?- тихо спросил Холмс, продолжая сжимать его плечо.
- Я? Да вы что, с ума сошли? – возмутился несостоявшийся жених.
- Ах да, верно... откуда вам...
За дверью, по коридору, приближаясь, простучали быстрые шаги бегущего человека. Дверная ручка задёргалась.
Холмс стремительно соскользнул с дивана. Торчащий в замочной скважине ключ от сотрясения выпал и звякнул о половицы. А в следующее мгновение дверь уступила лихорадочным усилиям визитёра, и в комнату ввалился рыжий растрёпанный подросток, бледный настолько, что конопушки на его лице казались чёрными.
Холмс сгрёб его за воротник и втолкнул в комнату, после чего, быстро нагнувшись, поднял ключ с полу, запер дверь на два оборота и повернулся к Уотсону.
У Уотсона лицо застыло и вытянулось, рот приоткрылся, едва ли не с ужасом он уставился на пришельца, судорожно пытаясь привести в порядок растерзанную одежду.
- Джон! – вскричал подросток почти с таким же ужасом.
- Гита! Как ты сюда попала?
Холмс взглянул на ввалившегося пришельца, на доктора и совершенно неприлично длинно свистнул.
Мисс Ванделер вдруг поймала себя на том, что разыскивая Джона, следуя за ним по пятам, даже подвергая себя риску на собственной шкуре ощутить все прелести Ист-Энда, оказалась в итоге совершенно не готова к встрече с теперь уже бывшим, конечно, женихом.
Она вынуждена была признать, что строила себе иллюзии, будто Джона вынудило покинуть её какое-то чрезвычайное обстоятельство, тайна, может быть, смертельная опасность. Но достаточно оказалось одного взгляда, чтобы понять: её бросили ради другого. Ради любовника-мужчины. Джон Хэмиш Уотсон оказался уголовным преступником, содомитом, проще говоря, мерзавцем и негодяем. Правда, сам акт соития она не наблюдала, но для однозначного вывода хватало растерзанных сорочек, потных красных лиц, выражения глаз. Джон перепугался, его партнёр прятал нерешительность за нахальством. Следовало бы резко повернуться и покинуть этот вертеп, но дверь только что заперли у неё на глазах, а ключ длинный сунул в карман. Да и выскакивать пришлось бы прямо в руки Черноусого.
Между тем, человек, втащивший её в комнату, жестом призвав всех к молчанию, сосредоточенно слушал, приблизив ухо к дверной щели:
- Или ваш преследователь не сумел сломать засов, - наконец, проговорил он, - или передумал это делать. Во всяком случае, попытки он пока прекратил... А вы – мисс Ванделер. Теперь я вас тоже узнал.
Название В горе и в радости, в здравии и болезни...
Автор Hoelmes
Фандом: Шерлок Холмс АКД
Пейринг: Холмс/Уотсон
Дисклаймер всё начиналось с Конан-Дойла, а мы так, погулять вышли.
Рейтинг G.
Жанр:драма с элементами ангста
читать дальшеВанделер? Знакомая фамилия, - вслух задумался инспектор Лестрейд, и молоденький сержант торопливо подсказал:
- Бракосочетание в церкви на Ганновер-стрит. Было объявление в газете.
- Вот как? – брови инспектора изобразили умеренное удивление. – Но почему же в таком случае мисс Ванделер, а не миссис Уотсон?
- Возможно, потому, - предположил сержант, - что свадьба в конце-концов так и не состоялась...
Назначенное на полдень бракосочетание в церкви Святого Георгия на Ганновер-стрит обещало привлечь особое внимание публики. Замуж выходила молодая американка Бригитта Ванделер, ещё год назад позиционировавшая себя как ярая сторонница движения суфражисток. Женщина-врач, что уже было интригующе. Но всеобщее любопытство не меньше – и даже больше – привлекала личность жениха. Тоже врач, известный новеллист – автор регулярно печатавшихся в «Стрэнде» знаменитых мемуаров о Шерлоке Холмсе, чья трагическая смерть около трёх лет назад всколыхнула всю лондонскую общественность. Опубликовав прочувствованный некролог в том же «Стрэнде», доктор Уотсон литературную деятельность прекратил, но интерес читателей не угасал, и уже был издан отдельный сборник, к появлению которого автор, впрочем, отнёсся весьма прохладно – прессы сторонился и автографов не давал.
Овдовев всего полтора года назад, он собирался под венец, даже не выдержав приличного срока траура, и, естественно, в воздухе висели разговоры о том, что знакомство давнее, что только тяжёлая болезнь жены удерживала доктора от расторжения брака. Более романтично настроенные толковали о «внезапном чувстве», более практичные – о приличном состоянии семьи Ванделер и «целом фунте конопушек», которые волей-неволей приходится оплачивать. И те, и другие, как это водится, были далеки от истины.
Мисс Ванделер, при всех своих конопушках, не была лишена миловидности, но её ярко-каштановые волосы ещё недостаточно отросли после суфражистских излишеств. Средствами она, действительно, кое-какими располагала, а на вопрос, почему вдруг решила выйти замуж, уже дала ответ несколькими неделями раньше своему жениху:
- Брак – это респект, Джон. Быть ходячим скандалом в двадцать лет импозантно, в тридцать скучно, а в сорок смешно. Я не хочу доводить до крайности. Ну а ты? чего ты ждёшь от этого брака? Только не надо говорить о любви – женщина всегда разберётся в тончайших её оттенках. Итак? Ты готов быть честным со мной?
- Перемен, - проговорил доктор Уотсон – он стоял у окна, созерцая унылую, мокрую от дождя улицу с редкими прохожими, укрывающимися под зонтами. - С некоторых пор я не могу жить в Лондоне – он душит меня, а когда мне случается проходить по Бейкер-стрит, у меня всегда начинает болеть сердце.
- Именно по Бейкер-стрит? – с лёгким удивлением спросила мисс Ванделер. – Мне всегда казалось, что в большей степени ты должен бы... – она осеклась и замолчала, сообразив, что чуть было не сказала лишнее, но Уотсон и так понял, что она имела в виду.
- С Мэри я тоже познакомился на Бейкер-стрит, - проговорил он, и его привычно бледное лицо порозовело. – Послушай, Гита, но мы непременно уедем отсюда, и чем скорее, тем лучше. Это моё единственное условие. Я готов быть с тобою в горе и в радости, в здравии и болезни, но только где угодно, кроме Лондона.
- Успокойся, - мисс Ванделер погладила его по руке. – Ведь я уже обещала тебе. Мы будем жить во Флориде, там чудесный климат, там всегда тёплое лето.
Вот каковы были побудительные мотивы, заставившие эту пару объявить о бракосочетании, которое должно было состояться нынче в полдень в церкви Святого Георгия на Ганновер-стрит.
- Итак, мисс Ванделер, - повторил инспектор Лестрейд. – Что же она хочет?
- Она говорит, что хотела бы заявить об исчезновении человека. Она очень взволнована.
Возможно, Лестрейд продолжал бы свой диалог с сержантом и дальше, но тут леди Бывшая Суфражистка сама проявила инициативу и порывисто вошла в кабинет. На ней всё ещё было подвенечное платье, но она постаралась, насколько это возможно, спрятать его под накидкой. Похоже, спешка даже не позволила ей переодеться.
- Инспектор, вам незачем узнавать о моём деле из вторых рук, - проговорила она с той напористостью, которая, собственно, и составила ей публичную славу. – Я для того и пришла сюда, чтобы всё рассказать. Я – Ванделер, доктор Ванделер из Флориды, и речь идёт об исчезновении моего жениха прямо с брачной церемонии. Обстоятельства этого исчезновения необычны, поэтому я и пришла в полицию, поэтому и прошу меня выслушать.
Инспектор и сержант переглянулись. Брови инспектора, словно стрелки барометра, с «умеренного» удивления перескочили на «умеренное до сильного». В глазах сержанта застыло недоумение: «Доктор Уотсон сбежал из-под венца?» - он только головой покачал.
- Что ж, будьте так любезны, мисс Ванделер, - мягко попросил инспектор,- посвятите нас в подробности. Мы едва ли сможем вам помочь, если не будем знать всего. Пока же нам известно лишь то, что ваше венчание в церкви святого Георгия было назначено на сегодня.
- И мы оба явились в церковь к назначенному часу, - мисс Ванделер заметно волновалась – она сняла с руки перчатку и теребила и терзала её в беспокойных пальцах. – Там было людно: гости, участники церемонии, случайные зрители. Перед церковью, к тому же, играл оркестр – не слишком близко и не слишком назойливо, это даже казалось кстати. И сначала всё шло своим чередом, как полагается. Но в середине церемонии... Вы, может быть, знаете, что в определённый момент священник спрашивает: «Не знает ли кто обстоятельств, по которым этот брак не может быть заключён? Пусть говорит сейчас или...», - мисс Ванделер запнулась, и сержант невольно подхватил вполголоса:
- «...или не говорит никогда».
- Да... - мисс Ванделер посмотрела на него долгим непонятным взглядом, - именно так это заканчивается. И точно так же, как я, священник нечаянно сделал паузу в середине этой самой фразы, и точно так же, как вы, ему подсказали окончание фразы из публики. Но это не был женский голос – я сразу прошу вас это запомнить, джентльмены: не женский голос, - и она сделала значительную паузу, словно ожидая какой-то реакции на свои слова.
- Почему вы акцентируете на этом наше внимание? – наконец, спросил Лестрейд, когда молчание, по его мнению, затянулось.
- Потому что, когда я повернулась к своему жениху, я увидела, что Джон стал белее бумаги. Мне и прежде уже начало казаться, что его терзают какие-то сомнения – он выглядел рассеянным и даже, пожалуй, озадаченным, но теперь никаких разночтений быть не могло – что-то случилось.
- Остановитесь, - сказал он священнику. – Прошу вас, остановитесь – я должен выйти на воздух.
Священник очень растерялся – я полагаю, на его памяти это был единственный случай, когда церемония оказалась прервана таким образом. На Джона зашипели – что-то вроде: «Вы с ума сошли! Нельзя останавливать бракосочетание!»
- Мне плохо, - громко сказал Джон, и, судя по его виду, это было правдой. – Полагаю, если мне придётся осквернить церковь, будет хуже, не так ли? Позвольте мне пройти, я вернусь. Скорее всего, вернусь...
И он вышел в боковую дверь, слегка пошатываясь на ходу. С тех пор я не видела его, и никто не видел. Это не было шуткой, не было розыгрышем или какой-то интригой – а мои родственники склонны именно так и думать, и теперь они очень злы, особенно мой старший брат - но я видела лицо Джона. Ни о какой шутке речь не идёт. С таким лицом встречают судьбу.
Некоторое время инспектор Лестрейд хмурил брови, что-то сосредоточенно обдумывая. Наконец, вскинув глаза на мисс Ванделер, он решительно проговорил:
- Это дело деликатного свойства, а вопросы мне придётся задавать неделикатные. Вы к этому готовы?
- Спрашивайте обо всём, о чём сочтёте нужным спрашивать, - твёрдо ответила заявительница.
- В таком случае, скажите, кто был инициатором вашего брака? То есть, я понимаю, что формально предложение делает мужчина, но при этом подоплёка может быть разной, и порой женщина проявляет разумную инициативу, чтобы подтолкнуть своего... друга к решительным действиям.
- Иными словами, не женила ли я на себе Джона насильно? – криво улыбнулась мисс Ванделер. – Вы это хотели спросить?
- Я старался выразиться осторожнее.
- Я поняла. Но нет. Нет, инспектор. Мы познакомились несколько месяцев назад – ему необходимо было проконсультировать пациента с психическим расстройством, и меня рекомендовал ему наш общий знакомый, тоже, понятное дело, врач. Поначалу даже, мне показалось, Джон отнёсся к женщине-врачу с недоверием, я была для него непривычна, как и для вас. Ну а потом мы постепенно сошлись очень коротко. Я с самого начала не строила себе иллюзий, будто между нами возможны какие-то сильные чувства – любовь, страсть. Но привязанность – тёплую, дружескую привязанность – он, определённо ко мне испытывал, так что ни в каком принуждении не было необходимости. Он сам сделал мне предложение, когда я сообщила, что возвращаюсь во Флориду, и выразил желание ехать вместе со мной. Пылких признаний не было, но это был договор – хороший, добротный, деловой договор двух одиноких людей нуждающихся друг в друге. Мы оба одинаково осознанно относились к предстоящему, и наше решение было обоюдным и добровольным.
- Однако, вы сказали, что заметили некоторые признаки сомнения, рассеянности?
- Да, в церкви. Сперва это не слишком бросалось в глаза, но стало заметно после маленького инцидента, о котором я ещё не рассказала вам.
- Я весь внимание, - с готовностью подался к ней Лестрейд.
- Я ведь уже упомянула о том, что в церкви было много людей. Среди прочих, как это обыкновенно бывает, сновали нищие попрошайки, а ещё продавцы душеспасительных брошюрок и молитвенников. Один из таких буквально подвернулся Джону под ноги, откуда ни возьмись, чуть не упал, да ещё рассыпал все свои брошюры. Неудивительно, впрочем – двигался-то он не слишком ловко – хромал, да ещё был крив на один бок. Джон наклонился, чтобы помочь собрать всё то, что оказалось на полу, и вдруг резко отпрянул.
«Что он тебе сказал»? – спросила я, потому что слышала, как этот горбун что-то прошипел, но Джон отвечал мне неожиданно резко:
« Какая тебе разница!»
Впрочем, он тут же поспешил извиниться – я даже не успела обидеться. Тогда я не обратила особенного внимания на этот мелкий инцидент, а теперь я всё думаю, не содержалось ли в его словах чего-то такого... такого... – она, видимо, затруднялась точно определить, что имеет в виду, - такого, что подтолкнуло его...
Тут сержант кашлянул, стараясь привлечь внимание, и когда инспектор и заявительница повернулись к нему, не слишком решительно проговорил:
- По-моему, этот продавец брошюр не при чём, и дело вполне ясное: священник заговорил о препятствии к браку, и, видимо, такое препятствие, действительно, существовало, но жених первоначально рассчитывал умолчать о нём. В его душе шла внутренняя борьба, поэтому он и был несколько рассеян с начала церемонии. Ну а в какой-то момент он понял, что не может поступить так, как собрался, и мужества заявить о своём решении тоже не может в себе найти. Исчезнуть без объяснений показалось ему лучшим выходом – вот и всё.
Лестрейда, однако, похоже, такое толкование не удовлетворило.
- Мне этот человек немного знаком, - проговорил он, упрямо качая головой. – Доктор Уотсон, я имею в виду. Он не трус и не из тех, кто решает свои проблемы за чужой счёт. Это был не лучший год для него, и то, что он нашёл в себе силы начать новый жизненный виток, кое о чём говорит. Если бы к вашему браку возникло существенное препятствие, он не стал бы таиться и срывать церемонию, вот разве что...
- Что? – быстро спросила мисс Ванделер.
- Разве что это препятствие возникло внезапно. Доктор Уотсон – умнейший человек, но для принятия разумного решения ему необходимо время. И если этого времени у него не было, а были только считанные секунды, он мог совершить глупость. Вот что, мисс Ванделер, - решительно проговорил инспектор, хлопнув в ладоши, как бы ставя точку в разговоре. - Я понимаю, что вы и устали и переволновались, поэтому вы отправляйтесь сейчас домой отдыхать, а когда в этом деле появится хоть какая-то определённость, мы вас немедленно поставим в известность.
Выпроводив посетительницу, он некоторое время стоял перед закрывшейся за ней дверью, покачиваясь с мысков на пятки, после чего повернулся к сержанту.
- Ну, надо же! Женщина – врач. Интересно. Того гляди и в Скотланд-Ярде появятся инспекторы-суфражистки. Забавно будет выглядеть, если этакая госпожа инспектор Ванделер станет распекать вас за нерасторопность, как вы полагаете?
Сержант негромко прыснул, представив себе подобную картину.
- У доктора, - продолжал Лестрейд, - рассудок помутился от горя. Да разве можно ему, мягкому, консервативному человеку, связывать жизнь с такой дамой? Она совьёт из него верёвку в первый же год.
- Возможно, как раз это соображение и пришло ему в голову, - стоял на своём сержант.
- Невозможно, - отрезал Лестрейд. – А потому отправляйтесь-ка вы к церкви, да расспросите хорошенько свидетелей. И поищите этого кривобокого продавца брошюрок – что он там ему нашипел? Расспросите, пусть скажет – не вас этому учить. А я наведаюсь к доктору на квартиру. Скорее всего, конечно, никаких зацепок он мне там не оставил, но проверить я обязан.
На этом оба приступили к трудам, и оба получили свой результат довольно скоро. На квартиру доктор Уотсон не возвращался. Более того, часть его вещей уже была приготовлена для отправки во Флориду и, стало быть, с предстоящим браком он не шутил. Деньги, чековая книжка – всё оставалось нетронутым в ящике стола, прислуга в лице перепуганной нашествием полиции девушки ничего по поводу исчезновения доктора прямо со свадьбы не знала.
Изыскания сержанта оказались продуктивнее. Во-первых, он выяснил, что выходящего из церкви доктора видели. Один из нищих, побирающийся под видом продажи свечей, заметил, что «сбежавший жених» очень торопливо свернул в боковой проулок, и не просто свернул сам по себе, а, по мнению наблюдательного нищего, преследуя какого-то горбуна с книжками, двигавшегося на удивление проворно, несмотря на хромоту. Но с самим горбуном получилось ещё интереснее. Как выяснилось после опроса служителей церкви, продажи молитвенников и душеспасительных брошюр ему никто не поручал. Более того, никто понятия не имеет, кто он такой и откуда взялся. Вдохновлённый сержант поспешил в указанный проулок и, пройдя его до конца, обнаружил строительный котлован, наполненный водой, на поверхности которой плавали полуразмокшие брошюры, одна из нарядных свадебных перчаток жениха и растерзанная белая роза из его петлицы. Сержант остановился на берегу этого искусственного водоёма, раздумывая, следует ли сообщить обо всём начальству или сперва всё-таки потыкать шестом.
Между тем доктор Уотсон меньше всего думал о том, какую обиду несостоявшейся невесте и какие заботы полиции доставило его внезапное бегство. Выйдя из церкви на подкашивающихся ногах, он чувствовал себя словно в плотном мороке, но не неподвижном, а стремительно увлекавшем его в единственно возможном направлении. С того момента, как он налетел на торговца религиозными брошюрами и, присев, чтобы собрать рассыпавшиеся книжицы, встретился с ним взглядом, его не оставляло чувство нереальности происходящего. Но этой нереальности следовало подчиниться и сдаться на милость или... или уж сойти с ума окончательно. Потому что он не мог не узнать этот пронзительный цепкий взгляд. Он давно изучил и его свинцовую хмурость, и голубоватый покой, видел, как порой в глубине этих глаз загораются дымные всполохи сдерживаемой страсти и остро страдал, когда в них надолго повисал мутный наркотический туман. И, конечно, он не мог не помнить, как замирало сердце в те редчайшие мгновения, когда эти глаза – на пике музыки или на пике ласк - вдруг начинали отливать слёзным блеском. Эти глаза всегда были загадочны, как озёрный омут, и изменчивы, как ветреное небо, но никогда прежде они не лгали ему.
На какое-то время он вовсе выпал из бытия, словно время остановилось. Но тут же его привёл в себя резкий, чуть ли не злобный шёпот:
- Что вы уставились на меня? Идите себе жениться!
Он отшатнулся так, будто его ударили и, кажется, нагрубил своей невесте, не вовремя сунувшейся с вопросом. Впрочем, сейчас это обстоятельство его мало волновало – он лишь машинально пробормотал какие-то извинения, а между тем голова его гудела, как растревоженный улей и церковный колокол вместе взятые. Мысли метались, словно запертые в доме при пожаре, и главная из них упорным дятлом долбила темя: «Этого не может быть. Этого никак не может быть».
- Если кто-нибудь знает обстоятельства, по которым настоящий брак не может быть заключён, пусть говорит сейчас, - начал священник и вдруг запнулся, словно и впрямь ожидая постороннего вмешательства. И вмешательство не замедлило.
- ...или не говорит никогда, - эхом откликнулся из публики голос Шерлока Холмса.
Это «никогда» тупой иглой пришпилило сердце доктора к левой лопатке, и он даже охнул шёпотом, но этого, кажется, никто не заметил.
- Клянётесь ли вы быть с нею в горе и в радости, в здравии и болезни, пока смерть не разлучит вас?
Уотсон вытянул шею, вглядываясь в толпу прихожан. Старик с неаккуратной стопкой молитвенников повернулся спиной и стал пробираться к выходу.
- Мне плохо! – громко сказал Уотсон, разбудив удивлённый шелест голосов. – Я должен выйти, мне плохо!
...Старик ковылял с такой прытью, что догнать его было бы весьма проблематично. Однако, доктор Уотсон и не стал догонять его – он просто не собирался отставать, следуя поодаль, но неотвязно. Чувствовал он себя, и в самом деле, неважно – тупая игла засела в лопатке накрепко, и проткнутое ею сердце на ходу трепыхалось больно и беспорядочно. На коже выступил липкий пот, ему не хватало дыхания, а по временам глаза вдруг застилало слезами, и тогда он торопливо утирался краем ладони или обшлага, боясь упустить преследуемого из виду.
Так они миновали фешенебельную часть города и углубились в мрачные кварталы Ист-Энда, обманчиво-безлюдные и ленивые днём и смертельно опасные ночью. Здесь горбун свернул в узкий переулок, нырнул в какую-то подворотню и вдруг исчез за низкой некрашеной дверью. Задыхаясь от волнения и быстрой ходьбы, доктор, не медля, последовал за ним.
Длинный полутёмный коридор упирался в ещё одну дверь, за которой оказалась небольшая и скудно обставленная, но неожиданно уютная комната со шторами на окнах и небольшим, почти игрушечным, камином. В первое мгновение доктору показалось, что он в этой комнате совершенно один, а преследуемый горбун оказался всего лишь иллюзией, которая вот сейчас, наконец, развеялась. На самом деле тот всего лишь отступил за створку двери, пропуская своего преследователя мимо себя, и тут же, едва он вошёл, захлопнул за его спиной дверь и повернул ключ в замке.
- Ну, милый мой доктор, будем надеяться, что никто не следовал за вами, пока вы следовали за мной, - услышал Уотсон высокий глуховатый голос и порывисто обернулся.
Шерлок Холмс стащил с головы седой парик, снял накидку с накладным «горбом» и, бросив всё это на пол, наконец, с наслаждением расправив плечи, выпрямился во весь свой немалый рост.
Уотсон смотрел на него во все глаза – немо и чуть ли не с ужасом. На какое-то мгновение пред ним всё поплыло, и он даже побоялся, что упадёт к ногам Холмса в обмороке, но справился с собой. У него только ноги сделались, как ватные, и он тяжело опустился в кресло, продолжая, не мигая, смотреть на человека, которого он напрасно оплакивал последние три года.
- Я вижу, вы удивлены, - наконец, проговорил Холмс, и это «удивлены» настолько мало соответствовало тому, что чувствовал доктор, что он едва не захохотал в голос и не сделал этого потому лишь, что почувствовал, как легко его смех перейдёт в плач.
- Не верите своим глазам? – продолжал Холмс с каким-то непонятным выражением лица. – Ну что ж, вас можно понять. Моя инсценировка на площадке у Рейхенбахского водопада убедила в моей смерти многих.
- Инсценировка... – механически повторил Уотсон. – Ну да, разумеется... Инсценировка...
Он закрыл глаза. Он не мог больше смотреть на Холмса. Сердце болело мучительно, и он погладил его ладонью, словно прося успокоиться.
- Вам плохо? – как сквозь вату, донёсся встревоженный голос Холмса. – Уотсон!
Зазвенело стекло, и у губ доктора оказался край бокала, остро пахнущего бренди. Он машинально глотнул, и жидкость обожгла сначала рот, а потом горло. Но в груди немного полегчало.
- Инсценировка, - ещё раз повторил он. – Конечно, мне плохо, Холмс. Мне было плохо все эти три года, и я, признаться, думал, что хуже уже и быть не может. Но, кажется, я ошибался... Друг мой дорогой, друг, которого я считал навсегда потерянным и чудом обрёл сегодня вновь... Это за какую же вину вы так обошлись со мной, мой бесценный друг?
Рука Холмса дрогнула - жидкость из бокала плеснулась через край.
- Вы же понимаете, что я ждал этого разговора, - хрипловато проговорил он, отворачиваясь, словно только за тем, чтобы поставить бокал на стол.
- В таком случае, вы дождались, - голос Уотсона звучал удивительно ровно и спокойно, но, разумеется, Холмса это спокойствие обмануть не могло.
- Ну что ж, - Холмс замолчал, словно пауза необходима была ему для того, чтобы собраться с мыслями. На самом деле он просто тянул время. Ему вдруг сделалось страшно от спокойного лица Уотсона, от его ровного негромкого голоса. Словно он много лет возводил постройку из стеклянных кубиков и собирается положить последний, из-за которого – он знает – всё обрушится в звон и осколки. Руки его дрожали всё заметнее, и он засунул их в карманы, зная, что уже по этому жесту Уотсон узнает об их дрожи.
- Я проявил слабость, - откашлявшись, проговорил он. – Не там, у Рейхенбахского водопада – там всё было совершенно правильно и оправдано - а сегодня в церкви. Мне вообще не следовало попадаться вам на глаза, следовало предоставить вас своей собственной судьбе. Но я оказался слишком слаб и безволен для того, чтобы пойти до конца. Я позволил себе встретиться с вами взглядом, и вы узнали меня. Был ещё шанс, что вы сочтёте это иллюзией, обманом зрения, но я и тут не удержал себя в узде, в чём теперь запоздало раскаиваюсь.
Уотсон слушал внимательно – буквально, ловил каждое слово. Но когда Холмс заговорил о раскаянии, он с усилием проглотил слюну и мягко, почти сочувственно, спросил:
- Вы так сильно меня ненавидите?
- Ненавижу? – повторил ошеломлённый Холмс. – Ненавижу, потому что отослал вас в момент опасности? Ненавижу, потому что вывел из-под удара? Ненавижу, потому что не посмел больше нарушать покой вашего семейного очага?
- Покой моего семейного очага? Мне кажется, вы нарушали его с моего полного одобрения и прекрасно понимали, что я ни за что не соглашусь променять... А-а, понимаю... – тут он поднял руку и провёл ею по лбу, словно смахивая с него невидимую паутину. – Теперь понимаю. Мэри ждала ребёнка, и вы...
- ...не счёл себя вправе лишать его отца, - жёстко закончил Холмс.
- Ребёнок родился мёртвым, - заметил Уотсон, помолчав. – Это было началом конца, и, видит бог, иногда я даже торопил время...
Он надолго задумался, погрузившись в себя. Тени воспоминаний скользили по его лицу, словно тени туч по пелене тумана. Холмс молча присел перед камином и принялся разжигать огонь.
- Темнеет? – вдруг вслух удивился доктор, заметив, что в комнате сделалось сумрачнее, да и прохладнее, пожалуй.
- Нет, что вы, ещё рано. Просто ветер нагнал тучи. Наверное, дождь пойдёт.
- Странно. А было солнечно... Вы о свадьбе в газете прочли?
Холмс не ответил. Он смотрел в разгорающийся огонь, и блики света оранжево метались по его узкому лицу.
- Давно вы в Лондоне? – снова спросил Уотсон.
- Уже пять с половиной часов. Я не знал, что вы сменили квартиру.
- Не смог жить в прежней. Впрочем, она оставлена за мной, как и квартира на Бейкер-стрит – за вами... Подождите! А вы что, были на той моей квартире? Вы пришли туда ко мне?
- Первое, что сделал, сойдя с поезда.
- И...?
- Узнал ваш новый адрес.
- Вы уже были в гриме?
- Да, конечно. Мне небезопасно расхаживать по Лондону, знаете ли...
- То есть... вы хотели взглянуть на меня и уйти? Не раскрываясь? Холмс, повернитесь, пожалуйста, ко мне и ответьте честно, - в его голосе появился непривычный нажим. – Вы, действительно, совсем не собирались сообщать мне, что живы?
Холмс послушно повернулся, но в глаза доктору посмотреть не то не решался, не то не хотел.
- Ведь я уже сказал, - терпеливо проговорил он, - о чём я жалею, и что считаю правильным. Во всём преступном, что только могло быть или было между нами, я всегда выступал инициатором. Ваши измены, ваша ложь, ваша половинчатая жизнь – всё это на моей совести. Вы разрывались между мной и миссис Уотсон, между собственными желаниями и устоями общества, между чувствами и разумом...
Доктор Уотсон хотел было что-то вставить, но Холмс поднял руку, требуя сохранять молчание, и продолжал говорить сам:
- Возможно, вы и могли так жить, в чём я сильно сомневаюсь, но уж я-то точно больше не мог. А моя смерть прекрасно решала эту проблему. Либо вы поверите в неё, и я перестану для вас существовать, либо не поверите, и тогда я опять-таки перестану для вас существовать. Я не мог перечеркнуть вас и удалить из своей жизни – это был односторонний процесс, которому вы могли бы оказать непосильное для меня сопротивление. Тогда я перечеркнул себя. Я знаю, что сделал вам очень больно, мой милый друг, но боль имеет свойство стихать со временем. Я остался бы добрым воспоминанием для вас. С горчинкой, но добрым. Я же не мог знать, что вы останетесь один на целых полтора года.
- На целых полтора года, - эхом повторил Уотсон. – Вы умеете считать время, Холмс. Так значит, с сегодняшнего дня, вернее сказать, с сегодняшней свадьбы, по-вашему, я должен начать отсчёт новой эпохи, в которой вам оставлено место «доброго воспоминания»? И вы жалеете лишь о том, что не удержали в узде свою привязанность ко мне? Просто чудовищная исповедь! - он помолчал, качая головой в такт своим мыслям, и вдруг пружинисто, даже как-то вдохновенно поднялся с кресла. - Что ж, мой дорогой, я вам сейчас кое-что покажу. Гордится здесь нечем, и я ни за что не стал бы, не будь вы в плену самого глупого и опасного заблуждения на свете. Подождите..., - и Уотсон снял и аккуратно сложил свой фрачный пиджак. Запонка вырвалась из его пальцев и покатилась Холмсу под ноги – оба не обратили на неё никакого внимания. Не торопясь, Уотсон закатал левый рукав сорочки. Ниже локтевого сгиба на внутренней стороне предплечья Холмс увидел несколько коротких параллельных шрамов, словно какое-то время назад, но не очень давно, кто-то неловкий и торопливый суетливо кромсал кожу не особенно острым ножом.
- Вы, наверное, знаете, отчего остаются такие шрамы? – спросил Уотсон всё тем же ровным голосом. – Но теперь вы можете считать, что от «добрых воспоминаний». Правда, «с горчинкой». Я был так пьян, что почти ничего не соображал. Мне удалось надрезать вену. Не с первого, правда, раза - с первого раза это редко, кому удаётся – но удалось. Полагаю, я был прехорошенький: весь в кровище, в грязи, пропахший перегаром... Как только она не испугалась меня! Но она всё-таки не испугалась. Сначала наложила жгут, потом отвела меня к себе на квартиру, дала умыться, дала успокоительное. И всю ночь просидела надо мной, спящим, опасаясь, как бы я не захлебнулся собственной рвотой. А наутро ещё привела в порядок мою одежду, потому что прислуги в доме не было заведено. Ну, как вам эта новелла, Холмс? Не очень похожа на любовный роман, а? Что же вы молчите, Холмс?
Холмс, который во время его рассказа побелел, как извёстка, молчал, собственно, потому, что не мог сейчас вытолкнуть из горла ни единого звука. Ему казалось, что где-то за грудиной у него образовалась сосущая пустота. Его глаза наполнились слезами. Он отступил на шаг, и злосчастная запонка хрустнула под его каблуком громко, как сухая ветка.
Уотсон стряхнул вниз закатанный рукав и потянулся к фраку:
- Ничего страшного, - проговорил он спокойно. – Со мной ничего не случилось – вы же видите. Я жив, я перед вами... Ладно, Холмс, я, пожалуй, пойду. У меня двойной праздник сегодня: свадьба, да ещё я узнал, что вы живы. Слишком много радости для одного дня. Сердце... сердце может не выдержать... А вы мою запонку раздавили, - он наклонился и поднял испорченную вещицу. – Вот так оно и бывает, Холмс. «Крак» – и теперь только выбросить.
Холмс отшатнулся, словно его только что хлёстко ударили по лицу. Его бледность при этом стала ещё мертвеннее. Он прислонился плечом к стене – на вид довольно небрежно, но на самом деле потому, что ноги почти не держали его.
Уотсон взялся за всё ещё торчащее из замочной скважины кольцо ключа. Ключ повернулся, и, оставив его, он переложил руку на дверную ручку, но всё почему-то медлил. Наконец, снова повернулся и посмотрел на Холмса со странным выражением растерянности на лице.
- Не могу уйти, - проговорил он так, словно серьёзно озадачен этим обстоятельством. – Не могу – и всё. Холмс, научите меня уходить!
Это стало последней каплей для уже изнемогавшего Шерлока Холмса. Съехав спиной по стене, он сел на корточки и, обхватив колени руками, уткнулся в них лбом, сотрясаясь от беззвучного безудержного плача.
Некоторое время Уотсон просто смотрел на него, и по его неподвижному лицу едва ли что-то можно было прочесть. Потом, тяжело вздохнув, подошёл и тоже сел на корточки рядом. Ещё мгновение – и он обнял плачущего Холмса за плечи, притянул к себе и, прижав его голову к дорогому фрачному сукну, запустил пальцы в короткие тёмные волосы великого сыщика, которого всё ещё именовали в газетах «покойным». Теперь уже и его лицо было мокро от слёз, словно страшное спокойствие, написанное на нём всё время этого нелёгкого разговора, начало, наконец, подтаивать.
- Вы... когда-нибудь... простите меня? – спросил Холмс, прерывающимся голосом, даже не пытаясь приподнять голову.
- Да, конечно... - рассеянно пробормотал Уотсон, продолжая перебирать его волосы.
- Но... вероятно, не скоро?
- Скорее, чем вы думаете, - он вдруг чуть улыбнулся.
Холмс судорожно втянул воздух глубоким тройным всхлипом. Его слёзы уже унялись, он только дыхание всё ещё не мог выровнять.
За окном громко, сразу зашелестел дождь. Капли застучали в стекло, звонко забарабанили по карнизу. Уотсон поднял голову.
- Что это за квартира? – спросил он без особенного любопытства.
- Одна из моих прежних берлог. Неважно. Я, наверное, всё равно скоро вернусь на Бейкер-стрит. Тем, кого у меня были основания опасаться, уже расставлена ловчая сеть, которая должна сработать. Впрочем, это тоже сейчас неважно. Сейчас вообще ничего не важно...
Они помолчали, невольно прислушиваясь к шуму дождя.
- Представляю себе, в каком состоянии сейчас Бригита, - виновато вздохнул Уотсон, всё ещё не оставляя волос Холмса. – Ох, я поставил её в ужасное положение, но, надеюсь всё же, она извинит меня, когда я ей всё объясню. Между прочим, мы с ней завтра собирались уехать во Флориду.
- В свадебное путешествие?
- В свадебное путешествие, длиною в вечность, - усмехнулся Уотсон. - Нет, Холмс, не в свадебное путешествие, просто жить. Последние месяцы я что-то совсем перестал переносить Лондон. Он казался мне самым мрачным, самым неприветливым городом на свете, ледяным и чванливым. А Бригита родилась во Флориде, её тянет туда, и она, знаете, умеет увлечь рассказами об этих местах. Она говорила, что там тепло и ясно практически круглый год, почти как в раю, - он мечтательно улыбнулся, прикрыв глаза.
При этих словах Холмс медленно высвободился из-под его руки и сел прямо.
- Уотсон, вы... любите её?
Уотсон повернул голову и внимательно посмотрел на него:
- Кого?
- Мисс Ванделер, кого же ещё!
Уотсон снова отвернулся и не отвечал довольно долго, очень внимательно разглядывая при этом кисть своей руки: сжал пальцы в кулак, снова распрямил, пошевелил ими, любуясь работой мелких мышц и подвижностью суставов. Казалось, собственная рука завладела его вниманием без остатка – больше ни на что просто не осталось. В том числе и на Холмса, тоже невольно засмотревшегося на руку. При этом на узком бледном лице его медленно, как чернила на промокашке, проступало отчаяние.
- Нет, - резко, как сплюнул, ответил вдруг Уотсон.
- Нет?
- Ничего, она меня тоже не любит. Впрочем, мы вполне могли бы прожить счастливую жизнь вместе, до самой старости. И иметь детей, кстати...
- И опять я всему помешал...
- Да.
Он словно чего-то недоговаривал, и Холмс посмотрел на него вопросительно.
- Сегодня, - медленно проговорил Уотсон, - когда священник спросил, не знает ли кто таких обстоятельств, которые могли бы воспрепятствовать заключению этого брака, я совершенно случайно вспомнил, что мне такие обстоятельства известны.
- Какие же? – не то прошептал, не то прохрипел Холмс.
- Вы знаете. Я люблю другого человека и хочу быть с ним в горе и радости, здравии и болезни, пока смерть... впрочем, нет, про смерть мы уже проходили...
- Друг мой!
- Не надо, Холмс, не портите мне признание в любви... А знаете, милый мой, вы меня шокируете. Бесчувственный Холмс вот уже второй раз не может сдержать слёзы, и всё за какие-нибудь полчаса-час... или сколько мы уже здесь? Что это с вами такое сегодня, дорогой мой?
Холмс рассмеялся сквозь слёзы:
- Вы.
Он поднялся, наконец, на ноги и протянул руку Уотсону:
- Вставайте.
Уотсон подал ему руку, но с полу, даже с опорой, поднялся тяжело.
- А знаете, друг мой, - проговорил он, сдерживая зевок, - меня вдруг совершенно нестерпимо потянуло в сон. Можно здесь у вас прилечь хоть на пять минут, а?
- Вы будете смеяться, но и у меня тоже глаза слипаются, - признался Холмс.
- Смеяться тут совершенно нечему. Мы оба переволновались, понервничали. Так что это естественная реакция организма. Нам обоим необходим хотя бы самый непродолжительный отдых.
- Здесь есть диван, но, думаю, он недостаточно широк для двоих... – с сомнением проговорил Холмс, оглядывая вышеупомянутый диван. – Знаете что? Это кресло тоже достаточно мягко, так что вы ложитесь на диван, а я...
- Для нас двоих, - Уотсон выделил голосом слово «нас», - он окажется достаточно широк – ведь мы между собой обнажённого меча не положим, правда? Ну, идите же сюда. Дождь всё идёт – прекрасная колыбельная... Так вам удобно? Нет-нет, Холмс, нет, на это у меня уже нет сил. Да и у вас, кажется, тоже. Просто усните...
Мисс Бригита Ванделер была не из тех изнеженных дам, кто привык, переложив свои проблемы на крепкие мужские плечи, ожидать результата чужих хлопот, полулёжа в кресле с веером и флакончиком нюхательных солей. Поэтому и сейчас, известив полицию, то есть поступив разумно и правильно, она решила самостоятельно предпринять кое-какие шаги, то есть поступить решительно и смело.
Прежде всего она вернулась к себе на квартиру и переоделась в мужской костюм, справедливо рассудив, что молодой человек сможет передвигаться по городу и вступать в разговоры куда свободнее, чем молодая леди. Её лицо не отличалось утончённостью, а волосы, как уже было упомянуто, ещё не отросли, так что, использовав кое-какие косметические средства из недавно приобретённого арсенала, она без особенного труда придала себе вид не слишком респектабельного юноши и выскользнула из дому, благополучно избежав как сочувствий, так и нотаций родных.
Возле церкви всё ещё продолжали играть оркестранты, и праздные горожане не торопились проходить мимо, а охотно задерживались послушать музыку. С удивлением мисс Ванделер заметила, что не её одну интересует исчезновение доктора Уотсона с собственной свадьбы. Вертлявый черноусый мужчина в двух шагах от неё как раз описывал внешность её жениха нищему, вертя в пальцах монету, от которой нищий, отвечая, не отводил зачарованных глаз. Наконец, нищий указал движением подбородка куда-то в сторону узкого проулка, отходящего от церкви, и завладел монетой, а черноусый быстро зашагал в указанном направлении.
Разумеется, сначала мисс Ванделер решила, что Черноусый тоже из полиции, хотя её немного удивила монета – она всегда думала, что полиция не платит свидетелям за свидетельские показания. На всякий случай она пристроилась Черноусому в кильватер, стараясь не обращать на себя внимания. Так они проследовали до заполненного водой строительного котлована, над которым озадаченно застыл уже знакомый мисс Ванделер сержант.
Вот тут мисс Ванделер засомневалась в полицейском происхождении Черноусого – на сержанта он не обратил ровно никакого внимания. Впрочем, как и сержант на него.
«Ну что ж, я правильно поступила, решив самостоятельно разобраться, в чём дело, - бросив взгляд на явно находящегося в затруднении стража правопорядка, решила мисс Ванделер. – Если вместо того, чтобы заниматься поисками, полицейские станут застывать над каждым строительным котлованом, они не скоро получат результат».
- Что вы там разглядываете? – спросила она довольно резко, подойдя, и сержант подпрыгнул от неожиданности. Он не сразу узнал её в мужском платье, а узнав, широко раскрыл глаза от изумления.
- Мисс Ванделер? Это вы?
- Да, я. Не удивляйтесь – по крайней мере, не удивляйтесь вслух, чтобы сэкономить время. Лучше скажите мне, что вы такого увидели в этой луже, что застыли перед ней изваянием?
- Я только что нашёл здесь вот это, - он послушно показал ей размокшие брошюры. – И ещё вот эту перчатку. Полагаю, стоит обследовать котлован.
- Зачем?
Сержант ещё более озадаченно уставился на мисс Ванделер.
- Но... ведь это улики. Улики полагается актировать, а потом ещё доложить...
- Послушайте, - нетерпеливо перебила Бригита, потому что Черноусый грозил вот-вот покинуть пределы видимости. – Вы найдёте там, возможно, вторую перчатку Джона. Но неужели вы думаете, что среди бела дня он утопил здесь хромого горбуна и утопился сам? Я понимаю, что вам нужно соблюсти формальность, приобщить всё это к делу, занести в какой-нибудь список, но неужели формальности важнее результата? Вон тот человек расспрашивал о Джоне нищего. Я подумала было, что он из ваших. Теперь вижу, что нет. Но, если нет, зачем он расспрашивал о Джоне? Идёмте за ним! Ну! – и, поскольку сержант всё ещё мешкал, она махнула досадливо рукой и снова устремилась за Черноусым аллюром средним между быстрым шагом и бегом трусцой.
Преследуемый ею мужчина несколько раз останавливался возле продавцов газет или чистильщиков обуви и заговаривал с ними, награждая за ответы мелкими монетами. Мисс Ванделер не пыталась приблизиться – она и так могла себе представить содержание этих коротких диалогов. Черноусый шёл за Джоном так же упорно, как идёт ищейка по свежему следу. Мисс Ванделер обладала неплохой интуицией, и вертлявый мужчина всё меньше и меньше ей нравился. Он двигался быстро, плавно, бесшумно, взгляды бросал по сторонам цепкие и острые. Он напомнил ей виденного как-то раз степного волка – койота. Тем не менее, саму Бригиту он, похоже, не замечал, а она продолжала преследовать его, держась на почтительном расстоянии и стараясь скрыться всякий раз, когда ей казалось, что он вот-вот обернётся.
Так они проследовали до Ист-Энда и углубились в кварталы самой порочной части города. Мисс Ванделер лишний раз порадовалась тому, что догадалась сменить облик – в женском платье здесь она бы слишком бросалась в глаза. Приличные леди кварталами Ист-Энда не гуляют. Вскоре интервал между собой и Черноусым пришлось уменьшить – слишком много извилистых переулков, подворотен и проходных дворов затрудняли слежку, Бригита начала бояться потерять Черноусого из виду. Теперь он уже интересовал её не столько как проводник, способный привести к Джону, сколько сам по себе. Она чувствовала в нём угрозу и боялась оставить эту угрозу без присмотра.
В какой-то момент она, действительно, чуть было его не потеряла – он вдруг нырнул в крытый узкий проход между двумя заброшенными домами и скрылся из виду. Мисс Ванделер ускорила шаги и тоже свернула в проход. Со света глаза не сразу привыкли к полумраку, и она заморгала, силясь разглядеть, что происходит впереди. В тот же миг чья-то жёсткая ладонь стремительно зажала ей рот, пальцы другой ненамного более ласковой руки сдавили шею, а в ухо захрипели винным перегаром:
- Тихо, пацан! Только пикни – я тебе шею сверну, как цыплёнку. Думаешь, самый умный? Да я ещё у церкви тебя засёк – тоже мне, сыскной щенок нашёлся!
Мисс Ванделер поняла, что попала в элементарную ловушку, и сейчас Черноусый в самом деле запросто свернёт ей шею, потому что вокруг ни души, и помешать ему совершенно некому. Она инстинктивно дёрнулась, и в шее что-то угрожающе и с болью хрустнуло.
- С ума он сошёл, что вечно подсылает одних сосунков, - продолжал Черноусый, не выпуская мисс Ванделер. – А впрочем, он, похоже, любитель мальчиков, а? Ну, ему же хуже. Ты мне время сэкономишь. Давай, сопляк, показывай, куда идти.
«За кого он меня принимает? - лихорадочно пыталась сообразить мисс Ванделер. – Откуда я знаю, куда ему идти. Кто подсылает сосунков? Зачем?»
Она попыталась замотать головой, но Черноусый держал крепко. «А даже если бы я и знала, - к мыслям бывшей суфражистки начали подмешиваться строптивые нотки, - Как бы я могла ему что-то показать, а тем более рассказать, ведь он мне ни вздохнуть, ни шевельнуться не даёт. Как всё-таки непоследовательны эти мужчины! Просто поразительно, что в их владении находятся все материальные блага, законодательство и... тьфу! О чём я только думаю!»
Внезапно ей показалось, что хватка Черноусого ослабла, и ладонь зажимает её рот уже не так плотно. Он вытянул шею, к чему-то прислушиваясь.
- Мисс Ванделер! – донеслось с улицы. – Где вы, мисс Ванделер?
Бригита узнала встревоженный голос сержанта. Похоже было, полицейский всё-таки последовал за ними, но в последний момент потерял, а теперь не нашёл ничего разумнее, чем начать выкрикивать её имя.
- Мисс Ванделер? – озадаченно повторил Черноусый, - Ах, вот оно что! Мисс Ванделер... - и она вдруг почувствовала, как рука, мгновение назад сжимавшая горло, переместилась на грудь и по-хозяйски бесцеремонно ощупала. Вторая рука оставалась зажимать ей рот и Бригита машинально попыталась укусить эту руку, но не преуспела.
- Один звук, милая леди, одно-единственное движение – и вы – покойница, - пообещал Черноусый. – Мисс Ванделер! Ну, надо же! Мне вас бог послал!
Голос сержанта, продолжающий звать её, постепенно удалялся. Когда он смолк совсем, Черноусый, наконец, выпустил её рот, но зато снова ухватил за горло – правда, не так сильно сдавливая, чтобы ей было нечем дышать, но достаточно, чтобы помешать крикнуть.
Впрочем, Бригита кричать не пыталась, вместо этого она пыталась понять, оказал ли ей сержант услугу своими окликами или, напротив, погубил её.
- Итак, мисс Ванделер, вы здесь в поисках жениха? Прекрасно. Наши интересы совпадают – я тоже рассчитываю найти милейшего доктора. Насколько я понимаю, вот в этом самом доме сдаются комнаты внаём – уж не снял ли он тут для себя симпатичную комнатку с широкой кроватью?
- Зачем он вам нужен? – наконец, прохрипела мисс Ванделер и закашлялась.
- Он – совершенно ни зачем, даже мешает, но вот зато его дружок задолжал мне кое-что, так что я уж как-нибудь стребую с него долг... Э-э, да вы, похоже, ничего не знаете о его дружке?
- Кто вы? – Бригита еле могла говорить, и передавленное горло страшно болело.
- Никто. Вам моё имя не понадобится. И советую не упираться, не то я погоню вас пинками.
Он перехватил Бригиту за руку выше локтя и грубо потащил за собой дальше по проходу. Она попробовала упираться, но очень скоро поняла, что рискует сломать руку.
«Физически я слабее, - подумала мисс Ванделер, - Значит, надо рассчитывать не на физическую силу. Интересно, куда он меня тащит, если сам толком не знает, куда нужно идти?»
Выйдя из прохода, Черноусый оказался на пустыре, окружённом забором. Отсюда начинался прогнивший деревянный тротуар, который через несколько мгновений вывел их в узкий проулок, по обеим сторонам которого возвышались обшарпанные однотипные дома – судя по всему, знаменитые наёмные дома Ист-Энда. Здесь Черноусый слегка замешкался и стал озираться.
«Ему нужен очередной свидетель, - сообразила мисс Ванделер. – Кто-то, кто мог видеть Джона. До этого места он добрался уверенно, но здесь, видимо, у него появились варианты. Если он никого не найдёт, то начнёт перебирать эти варианты один за другим. Важно, что теперь, когда он узнал, что я – женщина, он будет ожидать от меня женского поведения. А раз так, не подыграть ли ему и не упасть ли в обморок? Руку будет, конечно, больно, и, наверное, окажется трудно не выказать этой боли, будучи «в обмороке», но попробовать, пожалуй, стоит – не потащит же он меня волоком. Вдруг отпустит хоть на миг? А обувь на мне удобная...»
Быстро прокрутив придуманное в голове, мисс Ванделер приступила к осуществлению. Она закатила глаза, заплела ногами, словно они вдруг сделались у неё ватными, и обвисла в руках Черноусого тряпичной куклой.
От неожиданности Черноусый чуть сам не упал, грязно выругался и встряхнул её так, что она чуть было по-настоящему не потеряла сознания. Ей даже не удалось сдержать стон, но тут же она утешила себя тем, что потерявшие сознание тоже стонут, и достоверность обморока, таким образом, не пострадает.
Между тем, видя, что встряхивание не помогло, Черноусый развернул обмякшее тело мисс Ванделер лицом к себе. От запаха перегара, исходившего от него, к горлу Бригиты поднялась тошнота, её чуть не вырвало. Понимая, что слишком долго притворяться не сможет, она мгновенно решилась и, резко согнув колено, ударила Черноусого в пах – из позиции, в которой она оказалась, нанести такой удар было удобнее всего. Не ожидавший ничего подобного от лишившейся чувств дамочки, Черноусый разжал руки и, выкатив глаза от боли, согнулся пополам. Бригита изо всех сил толкнула его и бросилась бежать так, как ещё в жизни своей не бегала.
Она понимала, что очень скоро её противник оправится от удара и бросится в погоню. И уж если он снова настигнет её, он выместит всё – и злобу, и боль. Бригита мчалась, не замечая ни того, что всхлипывает и поскуливает на ходу, ни того, что с губ её то и дело срываются проклятья – в адрес ни кого-нибудь, а её Джона, проклятого мерзавца Джона, из-за которого она попала в историю, по сравнению с которой все её прежние «истории» меркли и бледнели.
Проскочив тем самым крытым проходом, который привёл их сюда, мисс Ванделер помчалась по улице, то и дело затравленно оглядываясь. Она прекрасно отдавала себе отчёт в том, что на прямой проиграет Черноусому в скорости – следовало скрыться с глаз. К счастью, вскоре ей представилась возможность нырнуть в подворотню и - о, ужас! – в дальнем её конце показался всё ещё прихрамывающий Черноусый. Не дожидаясь, пока и он её увидит, мисс Ванделер поспешно юркнула в какую-то дверь и трясущимися руками заложила щеколду. Миг – и на дверь обрушились яростные удары. «Всё-таки заметил, - с отчаяньем поняла Бригита. - Что же делать? Сколько продержится засов? Похоже дом не обитаем – длинный коридор замусорен и не освещён. И единственная дверь в его глубине, должно быть, заколочена...» В порыве отчаяния Бригита бросилась к этой двери и, надеясь неизвестно на что, задёргала ручку. Неожиданно дверь поддалась её усилиям и она ввалилась в чужую комнату – отнюдь не необитаемую. Даже более, чем «не необитаемую»... Худой, длинный, полуодетый и, похоже, не слишком благодушно настроенный мужчина с растрёпанными волосами и красными пятнами на сердитом лице ухватил её за лацканы пиджака и втащил внутрь.
Шерлок Холмс проснулся раньше своего друга и, приподнявшись на локте, стал пристально и очень внимательно разглядывать лицо спящего доктора. Это занятие целиком поглотило его – он вдруг понял, что отчётливо помнит его таким, каким оно было три года назад, когда они расстались в Швейцарии на тропинке, ведущей к Рейхенбахскому водопаду. Во всяком случае, он мог совершенно точно сказать, что вот этой вот морщинки возле угла рта тогда не было, а поперечная складка на лбу казалась не такой глубокой. В светло-пепельных волосах доктора притаились незаметные седые пряди, и Холмс, словно не веря своим глазам, протянул руку и пропустил эти волосы между пальцами. Уотсон вздохнул, его губы шевельнулись, что-то неслышно произнеся. Тогда Холмс уже всерьёз зарыл руку ему в волосы, перебирая в пальцах пряди, легко и нежно ероша густую шевелюру и так потихоньку продвигаясь от темени к затылку. Оттуда его пальцы словно невзначай скользнули на шею, очертив край косо идущей грудинно-ключично-сосцевидной мышцы. На миг он задержал их, чувствуя под кожей ровное биение пульса. Это ощущение уязвимости тонкой жилки, по которой так просто полоснуть бритвой и в одно мгновение оборвать жизнь, вдруг тряхнуло его запоздалым чувством вины перед Уотсоном. Тогда он поспешно двинулся дальше, к ярёмной впадине, откуда, продолжая прикасаться только самыми кончиками пальцев, скользнул в широкий ворот сорочки - фрачная манишка, уже давно сорванная, валялась на полу.
Кожа Уотсона была тёплой и чуть влажной. С улыбкой Холмс принялся чертить по этой коже замысловатые узоры легчайшими то круговыми, то штрихующими движениями. Он не спешил и не заводился - чувствовал только в груди ленивое, всё более властно разливающееся по телу тепло. Ему понадобилось освободить другую руку, и он осторожно переменил положение. Старый диван скрипнул, и Холмс поймал себя на том, что чуть не шикнул на него. Это его рассмешило, но не отвлекло.
Уотсон, ещё во сне, задышал чаще и глубже, его губы приоткрылись в расслабленной лёгкой улыбке. Пальцы Холмса – длинные и гибкие – постепенно расстегнув все застёжки его одежды, играли на коже медленно просыпающегося от этого доктора, словно на скрипке, извлекая чудесную музыку ни с чем несравнимого удовольствия. Наконец, их прикосновения сделались настолько возбуждающе сладостными, что ни спать, ни даже притворяться спящим не было больше никакой возможности.
- Ой, как же мне приятно-о... – не то простонал, не то даже прохныкал Уотсон, не открывая глаз, но при этом выгибаясь так, чтобы пальцы Холмса задевали ещё более чувствительные места. – Ой, не могу уже-е... Холмс, пожалуйста-а...
Узкое лицо Холмса со смеющимися глазами нависло над ним.
- А вы, дружочек, сами-то понимаете, о чём просите? А? – с едва заметным придыханием спросил он. – Нет-нет, мой дорогой, я торопиться не буду, - при этом его пальцы продолжали бег по грифу любимейшей из скрипок. – Я поведу вас медленно, как в придворном менуэте. Если только господь даст мне силы держать себя в руках...
- Не даст, - пообещал, задыхаясь, Уотсон, и его рука тоже предприняла небольшую диверсию, от которой Холмс ахнул и, на миг задержав дыхание, медленно с дрожью выдохнул, прикрыв глаза. Не собираясь останавливаться на достигнутом, Уотсон чуть передвинулся, обеспечивая себе большую свободу манёвра, но воспользоваться полученным преимуществом не успел. Рука, только что казавшаяся такой дразняще нежной, вдруг резко и больно сжала его плечо.
- Тс-с! Тихо, мой хороший, - быстро бормотнул Холмс, настороженно к чему-то прислушиваясь. Уотсон, уже почти дошедший до пика возбуждения, испытал приступ острой досады, даже злости за задержку, но... взглянул Холмсу в лицо – и тоже встревожился.
- Что-то случилось? - а в следующий миг услышал, как кто-то заколотил во входную дверь так, словно вознамерился выбить её совсем.
- Вы не вооружены?- тихо спросил Холмс, продолжая сжимать его плечо.
- Я? Да вы что, с ума сошли? – возмутился несостоявшийся жених.
- Ах да, верно... откуда вам...
За дверью, по коридору, приближаясь, простучали быстрые шаги бегущего человека. Дверная ручка задёргалась.
Холмс стремительно соскользнул с дивана. Торчащий в замочной скважине ключ от сотрясения выпал и звякнул о половицы. А в следующее мгновение дверь уступила лихорадочным усилиям визитёра, и в комнату ввалился рыжий растрёпанный подросток, бледный настолько, что конопушки на его лице казались чёрными.
Холмс сгрёб его за воротник и втолкнул в комнату, после чего, быстро нагнувшись, поднял ключ с полу, запер дверь на два оборота и повернулся к Уотсону.
У Уотсона лицо застыло и вытянулось, рот приоткрылся, едва ли не с ужасом он уставился на пришельца, судорожно пытаясь привести в порядок растерзанную одежду.
- Джон! – вскричал подросток почти с таким же ужасом.
- Гита! Как ты сюда попала?
Холмс взглянул на ввалившегося пришельца, на доктора и совершенно неприлично длинно свистнул.
Мисс Ванделер вдруг поймала себя на том, что разыскивая Джона, следуя за ним по пятам, даже подвергая себя риску на собственной шкуре ощутить все прелести Ист-Энда, оказалась в итоге совершенно не готова к встрече с теперь уже бывшим, конечно, женихом.
Она вынуждена была признать, что строила себе иллюзии, будто Джона вынудило покинуть её какое-то чрезвычайное обстоятельство, тайна, может быть, смертельная опасность. Но достаточно оказалось одного взгляда, чтобы понять: её бросили ради другого. Ради любовника-мужчины. Джон Хэмиш Уотсон оказался уголовным преступником, содомитом, проще говоря, мерзавцем и негодяем. Правда, сам акт соития она не наблюдала, но для однозначного вывода хватало растерзанных сорочек, потных красных лиц, выражения глаз. Джон перепугался, его партнёр прятал нерешительность за нахальством. Следовало бы резко повернуться и покинуть этот вертеп, но дверь только что заперли у неё на глазах, а ключ длинный сунул в карман. Да и выскакивать пришлось бы прямо в руки Черноусого.
Между тем, человек, втащивший её в комнату, жестом призвав всех к молчанию, сосредоточенно слушал, приблизив ухо к дверной щели:
- Или ваш преследователь не сумел сломать засов, - наконец, проговорил он, - или передумал это делать. Во всяком случае, попытки он пока прекратил... А вы – мисс Ванделер. Теперь я вас тоже узнал.
-
-
01.07.2012 в 13:36-
-
01.07.2012 в 14:00-
-
03.07.2012 в 14:50Потом прочёл комменты. Понял, что серьёзный "дженовый" автор специально решил поэкспериментировать с этим поджанром. И получилось ведь!
Не согласен с комментарием "непонятно, зачем тут слэш". У гомоэротики есть чёткое место в сюжете. Если бы мисс Ванделер застала Холмса и Уотсона в не столь компрометирующей ситуации, она бы всё поняла иначе - и не считала бы, что свадьба точно отменена. Жених нашёл старинного и знаменитого друга, считавшегося умершим, и из-за этого сбежал со свадьбы - это выглядит простительно.
-
-
03.07.2012 в 17:10И вы правы: просто дружбы было бы недостаточно - ведь фик писался в команде "Знатный холостяк". Мне нужно было дать аллюзию к канону: свадьба в церкви - появление того, кого считали умершим - избран он, а свадьба расстроена. Я попыталась было обойтись дженом, потому что слэш никогда писать не умела, но поняла, что не обхожусь и - пришлось. Рада, что понравилось.
-
-
12.07.2012 в 13:15У вас ведь не жесткая графичная нц, у вас все о любви. О привязанности. О заботе и нежности.
И о прощении. Или терпении не знаю. Спасибо вам.
-
-
12.07.2012 в 19:48-
-
29.09.2012 в 16:22(мисс Ванделер очень похожа на невесту Уотсона из „Шелкового чулка”.(???))
Финальная интимная сцена,по моему, не очень здесь удалась. По сюжету она там на своем месте,но описание процесса,по моему,не очень...
*очень много извиняюсь за свою тупость и косноязычие.*
-
-
29.09.2012 в 19:18С неё, собственно, и писана.
Финальная интимная сцена,по моему, не очень здесь удалась.
Возможно. Говорю же, это не моя сильная сторона.
-
-
29.09.2012 в 22:10(к тому же слэшные эпизоды в "Хаусе" весьма недурственны, мне особенно сцена с мочалкой понравилась). Правда, признаюсь, что сравнение секса с игрой на скрипке и мне слегка мелодраматичным показалось, хотя, возможно, из-за того, что я просто не люблю скрипку)
-
-
30.09.2012 в 18:43-
-
30.09.2012 в 18:46Ну, она собственно, и единственная из слэшевых сцен у меня, если не считать "Квиты". но там совсем другое дело. Хотя я предпочитаю грань между бромансом и слэшем - своего рода преслэш, больше чувственности и любви, меньше секса, как такового.
-
-
30.09.2012 в 22:03Особенно что-то заунывное и загробное, брррр
Ну почему же единственная, лежание в кровати в обнимку тоже весьма... Впрочем, я шучу, конечно. Но описаний графического секса и так предостаточно, нового там уже никто не напишет.
-
-
30.09.2012 в 23:47Да уж. После КАМАСУТРЫ нам там делать нечего